Читать книгу - "Лени Рифеншталь. Мемуары - Лени Рифеншталь"

Более двух месяцев мы жили в развалинах — это было печальное время, время страданий и голода. По продовольственным карточкам почти ничего не выдавалось. Вместо положенных в день 50 граммов хлеба — лишь тоненький ломтик, да и то не всегда, а чтобы чем-то сдобрить, добавляли немного уксуса. Ни мяса, ни овощей, ни жира, ни молока. Сколько радости я испытала, когда однажды какой-то крестьянин подарил мне пучок моркови!

Французы свирепствовали. В Брейзахе я познакомилась с молодой девушкой Ханни Изеле, ставшей в дальнейшем моей помощницей по дому. У ее родителей был огород и плодовый сад, но она не могла сорвать сливу или яблоко. Французские солдаты били стариков и детей по рукам, когда те пытались подобрать даже упавшие с деревьев плоды.

Положение становилось все отчаяннее. Фрау Штеффен, молодая женщина, несколько лет работавшая со мной в монтажной, поседела. Она буквально сходила с ума оттого, что ей не позволяли покинуть Брейзах и уехать в Берлин к освободившемуся из плена мужу — у бедняжки не было денег, она голодала, как и мой секретарь Минна Люк, и бухгалтер Вилли Хапке. Никому из них я не могла помочь, поскольку все отобрали у самой.

А что мой муж? Расставания, выпавшие на нашу долю, не прошли бесследно. Моя болезнь и бесконечные аресты тяготили его, ведь после пяти лет на фронте он заслуживал совсем иного. Многие его поступки причиняли мне боль. Взаимная привязанность постепенно превращалась в ненависть, но в силу обстоятельств о разъезде не заходило и речи. Приходилось делить очень тесную комнатушку, что осложняло наши отношения еще больше.

Жизнь в Брейзахе стала совершенно невыносимой. Я написала отчаянное письмо генералу Кёнигу,^[366] командующему французской оккупационной зоной в Германии. Через пять месяцев, в августе 1946 года на мое послание наконец отреагировали. Французская полицейская машина доставила меня в Баден-Баден в некое военное здание. Вместе с другой женщиной, иностранкой, я получила комнату. Скоро я заметила: сокамерница подслушивает все, что я говорю. Начались допросы. Чего именно добивались следователи, по-моему, зачастую не понимали и они сами. Мне приходилось отвечать на самые незначительные и смехотворные вопросы — каков цвет волос и глаз у того или другого актера, актрисы. Внезапно что-то изменилось. Теперь меня спрашивали, кто из деятелей искусства верил в Гитлера, числился в числе его друзей.

— Я не доносчица, — сказала я. — И ничего не могу вам рассказать, потому что не общаюсь со своими коллегами. Помимо Эмиля Яннингса, Гертруды Эйзольд и Бригитты Хорней я лично знаю только тех актеров, которые снимались в моих художественных фильмах.

Для французов это было поводом еще жестче взять меня в оборот. Они давали мне еще меньше еды и подвергали непереносимым душевным пыткам. Затем перешли от кнута к прянику. Всевозможными посулами следователи хотели заставить меня предать друзей.

— Кто из ваших знакомых был убежденным национал-социалистом, а не только деятелем искусства? — слышала я день за днем.

— За любую информацию вы будете вознаграждены. Вы получите дом на Ривьере и возможность работать как свободный художник.

Это было так отвратительно, что я заупрямилась и вообще прекратила отвечать на вопросы.

Тема допросов снова поменялась — они начали говорить о концентрационных лагерях. Следователи не хотели верить, что, кроме Дахау и Терезиенштадта, остальные лагеря были мне неизвестны.

— Вы что, никогда совсем ничего не слышали о Бухенвальде и Маутхаузене?! — кричал один из французов.

— Нет, — отвечала я.

— Вы лжете, невозможно верить этому, скажите правду.

Дрожа от волнения, я прокричала:

— Нет, нет, нет!

— Если вам дорога жизнь вашей матери, то…

Это было уже слишком, говорить дальше ему не пришлось — я подскочила к этому парню и вцепилась зубами в шею так, что пошла кровь.

После этого меня отвели в комнату и больше уже не мучили, а спустя несколько дней перевели в другую тюрьму, где представили французскому генералу. Демонстративно не здороваясь, ледяным тоном он произнес:

— Мы решили отправить вас отсюда. Поедете в Шварцвальд, в Кёнигсфельд. Вы, ваша мать и муж не должны покидать этой зоны. Ваши служащие могут возвращаться в Берлин, они свободны. Вам же надлежит каждую неделю являться во французскую полицию в Филлингене.

Я спросила его:

— А на что нам жить? Что с моими деньгами, фильмами и другим имуществом?

— Меня это не интересует, я этим не занимаюсь, — резко сказал он.

— Но, пожалуйста, поймите, — умоляла я, — на что-то ведь мы должны жить, у нас же все отобрали.

Но генерал ничего не ответил, позвонил охраннику, и меня увели.