Читать книгу - "Лени Рифеншталь. Мемуары - Лени Рифеншталь"

Когда на рассвете с помощью матери и некоторых коллег я упаковывала в ящики и чемоданы киноматериал, позвонил муж и сообщил плохую новость: «Мы с майором Меденбахом попали в аварию. Меня немного задело, а вот у Меденбаха серьезные повреждения. Я должен отвезти его в военный госпиталь в Бад-Гаштейне, а через несколько часов заеду за тобой».

Эта новость меня оглушила. Что будет, если не удастся уехать в течение двадцати четырех часов?! С огромным беспокойством ждала я приезда Петера — срок истекал через два часа. Когда муж наконец появился, в нашем распоряжении оставался только час. Мы смогли взять лишь самое важное, материалы «Долины» пришлось оставить. Попрощаться удалось только с французским комендантом Кицбюэля, который, как и месье Жирар, сожалел о моем отъезде.

Уже через несколько минут нас остановил французский патруль и заставил пересесть в их машину. Разрешили взять с собой только одну вещь из ручного багажа. Протесты и мой плач не подействовали. Двое вооруженных французов сопровождали нас. Муж сохранял полное самообладание и пытался успокоить меня. Один из патрульных повернулся и сказал с издевкой на ломаном немецком, обращаясь к Петеру: «Ты тоже отправишься в тюрьму». Его действительно высадили в тюрьме в Инсбруке. Это внезапное расставание на неопределенный срок очень огорчило меня.

Меня привезли в другое, сильно разрушенное от бомбежки, здание. На все вопросы относительно судьбы мужа никто не отвечал. Я оказалась в помещении, где уже находилось много женщин. Большинство из них сидели на корточках на полу, некоторые — на стульях. Я забилась в угол — колики не заставили себя долго ждать. Какое-то время лежала на полу, свернувшись калачиком, пытаясь скрыть судороги. Тут рядом раздались голоса.

Какие-то люди наклонились надо мной, потом я потеряла сознание. Придя в себя, обнаружила, что нахожусь в крохотной комнатке. На полу лежал мешок соломы, а передо мной стоял молодой человек в штатском, тюремный врач. Он дал мне несколько таблеток и стакан воды. Затем, упав на мешок, я заснула. Когда же вновь открыла глаза, то попыталась припомнить вчерашний день. Все что произошло после разлучения с мужем, было как в тумане. В камере, где я теперь находилась, кроме мешка с соломой стоял лишь рукомойник.

Я лежала там, безразличная ко всему. Было все равно, что со мной сделают. К еде не притронулась. Только когда вошел врач и поинтересовался моим самочувствием, осмелилась задать ему несколько вопросов: «Где я и почему здесь?»

— Вы находитесь в больничном отделении женской тюрьмы Инсбрука. К сожалению, пока лучшего места у нас нет. Увы, но я всего лишь тюремный врач. Если я вам понадоблюсь, меня зовут доктор Линднер.

— То, что меня сюда привезли, это ошибка, — сказала я.

Доктор перебил:

— Мы в любом случае не можем повлиять на порядки, установленные оккупационными силами. Сюда вас доставили по приказу сверху и поручению секретной службы.

— А мой муж? Что с ним?

Врач пожал плечами. За ним стоял французский часовой.

— Пойдемте, — сказал Линднер. — Туалета в вашей камере нет. Привыкайте к тому, что туда вас будет сопровождать часовой.

Думаю, прошло примерно две или три недели, прежде чем часовой на мгновение оставил меня с доктором одну. Я попросила сообщить майору Меденбаху, что мой муж в тюрьме Инсбрука. Он кивнул. Уже через несколько дней дверь камеры приоткрылась, и в проеме появился Меденбах.

Он произнес:

— Лени, Петера я могу забрать из тюрьмы, а тебя пока нет, но потерпи — ты тоже скоро отсюда выйдешь. К несчастью, я должен завтра уехать обратно в Америку. У Петера есть мой адрес, мы не потеряем друг друга. Будь храброй. Прощай.

Какое счастье! По крайней мере, Петер на свободе.

Из всех моих злоключений послевоенного времени, пребывание в тюрьме Инсбрука относится к самым мрачным. Мне не разрешали выходить из камеры, если не считать визитов в туалет. Уже ни на что не надеясь, я лежала в полузабытьи на соломенном матрасе. Связи с другими арестованными не было. Помимо врача, который появлялся непременно в сопровождении часового, существовал еще и тюремный надзиратель, приносивший в камеру еду. Он был единственным, с кем я могла немного поговорить. Мужчина «без определенного возраста», уродливый, с оттопыренными ушами и странно замутненным взглядом. Его маленькие серые глазки не выражали ничего. Этот человек всегда таращился на меня, когда приносил еду. Однажды он сказал: