Читать книгу - "Марина Цветаева. Твоя неласковая ласточка - Илья Фаликов"

Тональность задал Рильке, словно загодя знал, с кем начнет разговор.

А ведь знал. Ее задал ему — Пастернак. «Поэму Конца» и весть в письме отца — что о его поэтическом существовании известно Рильке, Пастернак получил в одно и то же утро весенней Москвы, в слезах он выглянул в окно, шел снег, мимо проходили люди, — и это совпадение перевернуло его жизнь.

МЦ в первом письме к Рильке, от 9 мая, несколько переиначила историю своего знакомства с его поэзией, углубив эту историю во времени и драматизме («из русской революции <…> уехала я — через Берлин — в Прагу, взяв Ваши книги с собой»). На следующий день, продолжив письмо, она отправила ему «Стихи к Блоку» и «Психею». Будучи со всеми на «Вы», с Рильке, как и с Пастернаком, она заговорила на «ты». Рильке принял ее «ты» и на своей «внутренней карте» отметил МЦ где-то между Москвой и Толедо, создав пространство для натиска ее океана. Она же, не вынося словцо «поэтесса», закрыла глаза на таковое в обращении к ней.

Намного основательней и дольше — двадцать лет — поэзию Рильке знал, любил и пропагандировал Пастернак. Рильке в молодости дважды — в 1899 и 1900 годах — посещал Россию, им боготворимую, много ездил и многих видел, и ко Льву Толстому его привел художник Леонид Осипович Пастернак, к которому романтический австриец пришел с рекомендациями из Германии. Тогда его увидел мальчик Борис. В 1925 году в Европе отмечали пятидесятилетие Рильке, его поздравил письмом Леонид Осипович и получил сердечный ответ, о чем оповестил сына. Ну а дальше, как сказано выше, — жизнь его перевернулась.

Пастернак не жаден. Написав Рильке, он попросил его не тратить драгоценного времени на его, Пастернака, чувства, связанные с возвышенным трагизмом русской революции, а послать книгу с надписью — «может быть, «Дуинезские элегии», известные мне лишь понаслышке», — ей, Марине Цветаевой: «Я люблю Вас и могу гордиться тем, что Вас не унизит ни моя любовь, ни любовь моего самого большого и, вероятно, единственного друга Марины…»

В мае между МЦ и Пастернаком была решена важнейшая проблема — их встреча. МЦ ее отменила, отодвинув на год. Ему это оказалось на руку — он писал поэму «Лейтенант Шмидт», отпочковавшуюся от общего первоначального замысла — эпической поэмы «Девятьсот пятый год».

Она же с головой бросилась в Рильке.

МЦ стала писать эпистолярный роман, исключительный ввиду подлинного величия и нравственной безукоризненности адресата. Начавшись с крохотной лжи, это произведение балансировало на грани ненастоящей художественной правды. Завышенная нота пафоса напоминает эпоху влюбленности в Орленка. Очнулась девочка с Трехпрудного, гимназистка с Кисловки. Тем более что МЦ не слишком слышала собеседника, сдержанно дававшего ей понять о своей болезни, оказавшейся смертельной.

Рильке восхитился ее первыми письмами. МЦ сразу набрала горнюю высоту. Она писала по-немецки, на огромном фундаменте своего немецкого чтения от Беттины фон Арним, Гауфа, Гофмана, Гейне, Гёте, Гёльдерлина и так далее вплоть до самого Рильке.

Точки соприкосновения нашлись мгновенно, прежде всего — Орфей. Столь же сокровенно для них обоих и число 7.

МЦ пишет: