Читать книгу - "Екатерина Великая - Ольга Игоревна Елисеева"

Управляя страной, государь всегда опирался не только на специально назначенных чиновников, но и на особо близких к нему лиц, пользовавшихся его полным доверием. Эти доверенные лица могли занимать множество государственных должностей, как Г. А. Потемкин при Екатерине, или, напротив, не проявлять никакого интереса к служебной карьере, как И. И. Шувалов при Елизавете. Их основная функция от этого не менялась. Она состояла в посредничестве между государем и остальными чиновниками, в толковании воли монарха. Фаворит представлял перед императрицей интересы той придворной партии, которая его выдвинула. Каждая крупная группировка готовила своего претендента. Система фаворитизма дорого стоила казне. Благодаря ей, «на верх» нередко попадали люди, плохо подготовленные для государственной деятельности. Но она имела в глазах монарха одно немаловажное преимущество — в случае неудачи того или иного крупного мероприятия он оставался незапятнанным, а фаворита, виновного в «неверной» трактовке распоряжений государя, можно было сместить.

Подобная ситуация сложилась в 1772 году, когда посланный на мирный конгресс Г. Г. Орлов начал с такой недипломатической бескомпромиссностью проводить в жизнь указания императрицы, что фактически провалил переговоры. Турецкая сторона покинула Фокшаны^[915]. Авторитет «укротителя» московской чумы, а вместе с ним и авторитет всей его партии оказался сильно подорван, чему немало способствовали действия главы противоборствующей группировки — Панина. Никита Иванович сумел представить неудачу переговоров как вину одного Орлова^[916]. Между тем провал конференции был предопределен заранее, поскольку в русском правительстве не было единства по вопросу о мире. Так, Панин стремился к скорейшему заключению договора и именно в этом ключе наставлял Румянцева и Обрескова. Со своей стороны, братья Орловы отстаивали идею «константинопольского похода», с которой Григорий Григорьевич впервые выступил на Государственном совете еще в 1770 году.

Предполагалось, что при удачном развитии военных действий Россия может нанести удар по столице Оттоманской Порты со стороны Дарданелл силами средиземноморской эскадры Алексея Орлова. Падение Стамбула должно было понудить турок к скорейшей капитуляции. Екатерина писала по этому поводу Вольтеру: «Что касается взятия Константинополя, то я не считаю его столь близким. Однако в этом мире, как говорят, не нужно отчаиваться ни в чем»^[917]. Императрица в душе не могла не сочувствовать смелому проекту Григория Григорьевича, сулившему ей неувядаемую славу. Поэтому в то время когда Никита Иванович смотрел на конгресс в Фокшанах как на дорогу к миру, Екатерина и ее фаворит стремились лишь к временному перемирию, которое даст передышку для подготовки похода на Царьград.

Отсутствие единства в русской делегации привело к разноречивым требованиям первого посла Орлова и второго посла (его заместителя) Обрескова. Турки заметили колебания русской стороны и начали затягивать подписание конвенции. И тут Григорий Григорьевич совершил крупнейшую дипломатическую ошибку. Он поставил крайне щекотливый вопрос о признании Турцией независимости Крымского ханства главным условием заключения договора. Между тем собственноручная инструкция Екатерины предписывала ни в коем случае не начинать обсуждение условий мира с вопроса о Крыме. Несогласие по основному пункту повлекло за собой разрыв переговоров. Екатерина писала: «Сие требование наше есть прямо узел Гордианской»^[918]. Его-то и предстояло развязать, а не разрубить послам.

Но прямой и не склонный к хитрости Орлов пошел напролом. Переговоры полностью сосредоточились на проблеме Крыма, которую, как карту, следовало держать в рукаве. Ведь борьба шла за важнейшую стратегическую позицию на Черном море, которую Порта не хотела выпускать из рук. 22 августа турецкие послы были отозваны великим визирем. Орлов, не дожидаясь их отъезда, первым покинул Фокшаны. Его партия могла торжествовать, она добилась своего: мир не был заключен, все лето прошло в переговорах, передышка была использована для наращивания сил. Однако обстановка внутри страны и на ее границах серьезно изменилась, отодвинув перспективу похода на Константинополь.

В конце августа в Петербург пришло известие о государственном перевороте в Швеции. Король Густав III, поддержанный армейскими офицерами, дворянством и горожанами, восстановил абсолютную монархию, отняв у риксдага законодательные права. Густав был молод, амбициозен и вынашивал в отношении России планы реванша за проигранную его предками Северную войну. Момент для этого казался удобным: Петербург прочно увяз в польских и турецких делах, войск на севере почти не было.

В самой России обстановка также накалялась. С января 1772 года из Оренбурга стали приходить сообщения о стычках яицких казаков с местными чиновниками, тревожные вести о волнениях поступали с Дона. На Волге в Царицыне обнаружились подстрекатели к мятежу. Донские казаки укрепили Черкасск, готовясь к открытым боям с регулярной армией. То тут, то там вспыхивали локальные восстания, грозившие слиться воедино. Казалось, удача в одно мгновение отвернулась от Екатерины: ни один из насущных вопросов не был решен и даже не подвигался к решению.

В этих условиях императрица встала на сторону Панина в вопросе о мире. В Фокшаны был послан гонец с рескриптом, государыня предписывала Орлову всеми мерами избегать разрыва переговоров. В случае продолжения войны, говорила она, «дела империи будут находиться в самом важном… кризисе, какого со времен императора Петра I для России не настояло»^[919]. Но было уже поздно. Ее «ангел мира» вез домой сломанную пальмовую ветвь.

Орел в клетке

К этому времени личные отношения императрицы с Григорием Григорьевичем разладились. Причина этого крылась в органическом нежелании фаворита трудиться на государственном поприще. После переворота 1762 года Орлова ждала власть, но именно этой-то власти, а вернее связанной с ней повседневной, кропотливой работы и не выдержал сильный, но бесшабашный и ленивый Гри Гри. Он был человеком одаренным: выступал на сцене, ставил физические опыты. Но для того чтобы заняться чем-то надолго и всерьез, ему не хватало усидчивости.

В минуты острой необходимости, например во время московской чумы 1771 года, Орлов умел собрать всю свою энергию и направить ее на разрешение поставленной задачи. Однако подобные всплески случались у него изредка. Екатерина все более и более погрязала в государственных делах, а Григория Григорьевича все сильнее одолевала скука. Его безделье начинало раздражать государыню. В письме госпоже Жоффрен она замечает: «Он отъявленный лентяй, хотя очень умный и способный»^[920].