Читать книгу - "Метрополис. Город как величайшее достижение цивилизации - Бен Уилсон"

Пример китайской урбанизации сверху вниз ошеломил политических деятелей. Однако простой снос неформальных поселений и перемещение людей в новые жилые массивы – самый надежный, проверенный временем способ уничтожения социального капитала и динамизма, который процветает в урбанистической среде. Есть альтернативная модель, при которой мегагорода могут расти, но оставаться жизнеспособными. Всего три поколения назад Токио был не более чем грудой разбомбленных булыжников. Сегодня это крупнейший городской регион, известный миру, с 40 миллионами человек населения, самый успешный из когда-либо возникших мегагородов. В значительной степени Токио расцвел, поскольку его граждане восстановили разрушенный город после завершения Второй мировой войны сами, показав, что может сделать самоорганизация. Она сделала больше, чем направляемое сверху планирование, что доминировало в Европе и Америке, а позже и в Китае.

Сразу после войны Токио выглядел одним громадным неформальным поселением, где дома строились из чего попало, а городские службы практически не функционировали. Сегодня значительная часть плотного, не такого высокого урбанистического ядра города, где смешаны деловые и жилые здания, толкающиеся в поисках пространства в лабиринте узких улочек, все еще напоминает трущобы того же Мумбаи, несмотря на то что японцы много богаче. Для большинства людей Запада – а позже и для людей из мест вроде Китая – новый урбанистический опыт связан с упорядоченной, санированной средой, где промышленность, торговля, бизнес, жилье и отдых разнесены по различным зонам, которые заранее нарисовали на плане градостроители. В некотором смысле дикая урбанистическая экосистема становится в этом случае «управляемым зоопарком», лишенным того динамизма, что влечет беспорядок. Токио (как Лагос или Мумбаи) выглядит хаотичным и даже неопрятным на западный взгляд. Но это пример «неформальной» или органической урбанизации в ее самом успешном и ярком проявлении^[575]. Потому что именно смешение жилых, рабочих, коммерческих, производственных зон с местами для развлечения и принятия пищи приводит к тому, что улицы выглядят живыми, способными на эволюцию. Неформальные, нераспланированные районы Токио остаются под контролем самих горожан, а не под управлением взирающих с Олимпа администраторов. Город выглядит словно коллекция взаимосвязанных, но самостоятельных деревень со смешанными экономическими, социальными и жилыми функциями. Маленькие предприятия, семейные рестораны, прачечные, крохотные бары izakaya, мастерские ремесленников, авторемонтные мастерские и уличные рынки толкаются плечами с роскошными банками и офисами; хижины из подручного материала стоят рядом с небоскребами. Развитие города – переход от огромной послевоенной трущобы к гиперсовременному мегагороду – происходило постепенно, здания перестраивали, совершенствовали и меняли их назначение. Автономные районы сливались в единый город, не теряя собственного характера и разнообразия уличной жизни^[576].

Токио в то же время нельзя назвать анархичным, полностью лишенным планирования городом. Но его рост никогда не направлялся неким генеральным планом, как это происходило в Сингапуре или Шанхае. Самая протяженная и напряженная работающая сеть внутригородского транспорта вместе с другими элементами инфраструктуры встраивалась в уже существующий город, а не город растили вокруг нее. Районы рабочего класса получали те же городские службы мирового класса, что и более богатые кварталы. Иными словами, городская власть создавала и поддерживала систему кровообращения – артерии, вены и нервы города; но позволяла соединительной ткани расти как ей угодно.

По контрасту с европейской идеей того, что в городе должно править постоянство, в Японии здания имеют короткий срок жизни. В результате возникло то, что называют высокой скоростью городского метаболизма – постоянный процесс метаморфозы города. Метрополис воспринимается как нечто временное, как палимпсест, исходные слова которого можно разобрать даже после многочисленных стираний и создания новых надписей. Или на него можно смотреть как на постоянно эволюционирующий организм, никогда не получающий конечной формы, но растущий, съеживающийся, меняющий форму и облик в ответ на стимулы внешней среды.

Метафоры важны не только в том, как мы смотрим на город, но и как мы планируем его, управляем им и живем в нем. Идея того, что город – постоянно текущий, переменчивый поток, имеет значительные последствия. Самые динамичные города вели себя в послевоенное время подобно Токио: они беспрерывно трансформировались. Подобная разновидность встроенной гибкости и адаптивности позволяет городам адекватно откликаться на экономические изменения и на шоковые внешние воздействия. В эпоху взрывного роста Урук постоянно разрушался и перестраивался, новые, большие, лучшие структуры возводились на руинах старых. Города вроде Рима и Лондона тоже росли лавинообразно, и в результате возникло наложение окаменевших исторических слоев, которое делает их столь интересными и живыми. Токио, подобно другим азиатским мегаполисам, имеет очень большое значение, поскольку он промчался через подобный процесс со скоростью света, восстанавливаясь от почти тотального разрушения и ужасающей бедности в 1945-м, когда его население составляло 3,49 миллиона человек. Быстрый метаболизм этого футуристического урбанистического региона и экономического центра позволил ему абсорбировать все перемены и в основе сохранить индивидуальность.

Как сказал архитектор Кишо Курокава: «[Токио] – агломерация из трех сотен городов… Сначала тут, по видимости, совсем не было порядка, но энергия, свобода и неоднозначность всегда оставались на месте. Сотворение этой новой иерархии – процесс, который позволяет использовать спонтанно зарождающиеся силы. По этой причине наиболее точно будет сказать, что Токио сегодня… находится где-то между настоящим хаосом и новым скрытым порядком»^[577].

В эпоху, когда городское планирование стало чрезвычайно важным, развитие Токио за сорок лет после Второй мировой одновременно и повторение всей истории урбанизации за последние семь тысяч лет и урок для всех мегагородов. Амстердам ли это семнадцатого века, Лондон восемнадцатого или Нью-Йорк двадцатого, города процветают, когда имеется динамическое взаимодействие между нераспланированным, неформальным городом и официальным, плановым; процветают там, где есть место для спонтанности и экспериментов. Метафора города как метаболической системы или эволюционирующего организма более чем просто красочный прием: она напоминает нам, что города меняются быстро во время экономического бума, при возникновении новых технологий, в эпохи войн и изменений климата. Допущение локальной самоорганизации дает городу возможность отвечать на вызовы так, как никогда не позволит планирование. Жизненная сила неформальных кварталов Токио обеспечила ему условия для экономического взлета^[578].