Читать книгу - "Тито и товарищи - Йоже Пирьевец"

После падения Джиласа Кардель проявил инициативу по установлению связей с западными социал-демократическими партиями, с тем чтобы связать Югославию с Европой. Как отмечал в конце 1954 г. Алеш Беблер, государственный секретарь в Министерстве иностранных дел, в разговоре с западно-германским посланником: «Югославия – европейская страна, которая причислена к Западной Европе не только географически, но и когда речь идет о духовной и культурной природе населения. В мире это почти полностью игнорируется, поскольку по привычке югославский коммунизм бросают в ту же корзину, что и советский»^[1611].

Осенью 1954 г. Кардель вместо Джиласа и Дедиера с Владимиром Бакаричем, председателем хорватского Сабора, посетил Германию, Швецию, Норвегию, Данию и Францию и везде вел беседы с местными левыми лидерами, с которыми стремился сблизиться. Наибольшее мужество он выказал в своей речи «Социалистическая демократия в Югославской практике», которую произнес в октябре 1954 г. в Осло. В норвежской столице Кардель заявил, повторяя сказанное на VI Съезде, что можно найти зародыши социализма и в капиталистических государствах, а в социалистических – капиталистические элементы. Теория, по которой консервативный и прогрессивный лагерь совпадали бы с границами блоков, по его мнению, была неприемлемой. Это отрицание черно-белого разделения мира на лагерь социализма и лагерь капитализма, а еще более утверждение, что социализма нет без демократии, в высшей степени обеспокоило руководство СССР и рассердило до такой степени, что даже спустя какое-то время его продолжали осыпать упреками. Главный идеолог КПСС М. А. Суслов, оценивая упомянутую речь, написал, что «Кардель в своих политических взглядах не коммунист и не марксист-ленинист, а напротив, социал-демократ»^[1612]. Именно из-за этого для Москвы он стал самым враждебно настроенным югославским политиком, который на протяжении десятилетий являлся предметом ожесточенной критики. Эта речь не понравилась и в Белграде, где после смерти Сталина в верхах началась острая критика VI Съезда и даже слышались требования «всё это свернуть»^[1613]. Тито Карделя всё еще поддерживал. Даже когда Мао Цзэдун в разговоре с первой югославской делегацией журналистов, посетившей Пекин, негативно оценил речь Карделя в Осло, он отправил послу в Китае острую по содержанию телеграмму: «Расстроен, товарищи, тем, что вы не отреагировали на критику товарища Карделя»^[1614].

Вопреки всем усилиям убедить западных социалистических руководителей в демократичности югославского эксперимента словенский идеолог не добился успеха. Хотя эти лидеры и были заинтересованы в сотрудничестве с Югославией, они не были готовы принять Союз трудового народа в международный социалистический союз, так как невозможно иметь в нем членов, которые не признают демократического плюрализма и чьим профсоюзам отказали в праве забастовок^[1615]. Утверждение Карделя, что Джилас «анархист», который попытался подорвать основы новой послевоенной Югославии, очевидно, прозвучало достаточно убедительно^[1616].

Это отрицательное отношение, несомненно, вызвало у югославских руководителей сильное разочарование, хотя, с другой стороны, нужно отметить, что именно в то время они добились на международной арене наибольших успехов, пережили триестский кризис и заложили основы политики сотрудничества с Италией. Прежде всего, по инициативе Москвы в 1953–1955 гг. был преодолен раскол, причиной которого был Сталин^[1617]. Белградская декларация, подписанная 1 июня после интенсивных, отчасти драматичных переговоров, явилась важным событием в международном коммунистическом движении. Тем самым было подтверждено право Югославии строить социализм по-своему, в соответствии со своими специфическими особенностями. Речь шла о большом успехе Тито и его тезиса о суверенности любого социалистического государства, но это не означало, что между Москвой и Белградом были прояснены все недоразумения. Хрущев надеялся, что словесным признанием суверенитета убедил югославов в том, что им необходимо вернуться в социалистический лагерь и присоединиться к Варшавскому пакту, военному союзу государств восточного блока, который был создан тогда Советским Союзом. Но югославские власти о возможности московской гегемонии «от Адриатики до Японии», как говорил Тито, не хотели даже слышать, и как позднее сказал Хрущев, это «разжигало легко воспламеняющуюся искру в наших отношениях» ^[1618].