Читать книгу - "Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни - Хелен Раппапорт"

* * *

В январе 1918 года в Тобольск наконец пришла настоящая сибирская зима во всей своей беспощадной ярости. До этого температура была немного ниже нуля, не больше 10 градусов, и это было вполне терпимо для семьи Романовых. Они уже даже стали задаваться вопросом, где же та пресловутая жестокая стужа, о которой им говорили. Но с наступлением января Александра фиксировала в своем дневнике резкое падение температуры. 17‑го было –15 °C, пять дней спустя уже было до –29 °C и жгучий холодный ветер в придачу. В разгар зимы Тобольск стал «городом мертвых», «живой могилой», «вялым, безжизненным местом, скорбный вид которого западает в душу»^[1423]. Все дети снова заболели, на этот раз краснухой, которой их заразил приятель Алексея Коля Деревенко. Но, к счастью, она продолжалась лишь несколько дней^[1424].

Весь февраль стояли морозы. Только в середине марта столбик термометра с трудом поднялся выше нуля. Даже в помещении с кафельными печами, которые топили дровами, было «смертельно холодно»^[1425]. «Дрова были влажными, поэтому ими совершенно невозможно было прогреть дом, они только дымили», — рассказывала Анастасия Кате^[1426]. Окна были покрыты толстым слоем льда, ветер сотрясал рамы и проникал во все щели. «Спальня великих княжон — настоящий ледник», — отметил Пьер Жильяр в своем дневнике; их пальцы так мерзли, что не гнулись от холода, и девушки с трудом писали или шили^[1427]. Их комната, находясь на углу дома, продувалась зимними ветрами больше всего, а ведь температура опускалась до –44 °C. Они закутывались в толстые длинные вязаные кофты, даже в помещении носили валенки, но по‑прежнему дрожали от гулявших по комнате, завывающих в печной трубе сквозняков^[1428]. Отчаявшись согреться, они стали сидеть не у себя в комнате, а в коридорах, или ютились в кухне, хотя там, к сожалению, было полно тараканов^[1429].

«Затерянные в необъятной далекой Сибири», все провели эти длинные темные зимние дни в состоянии спокойного принятия своей участи и «семейного покоя», как вспоминали и Пьер Жильяр, и Сидней Гиббс ^[1430]. Дети по‑прежнему были терпеливы и безропотны, всегда добры и готовы помочь и поддержать других, хоть Гиббсу было очевидно, что две старшие сестры «понимали, что дела принимают серьезный оборот». Перед отъездом из Царского Села Ольга сказала Изе Буксгевден, что она «старается вести себя как ни в чем не бывало, ради родителей»^[1431]. Каждый, кто провел эти последние месяцы с семьей, заметил их спокойную выдержку перед лицом отчаянной неопределенности. «Мое уважение к великим княжнам только еще больше возросло во время нашей ссылки, — вспоминал Глеб Боткин. — Они проявляли поистине удивительное мужество и самоотверженность. Моего отца изумляла их жизнерадостность — часто лишь показная, — благодаря которой они стремились подбодрить своих родителей и помочь им.

Всякий раз, когда император входил в столовую с печальным выражением на лице, — рассказывал мне отец, — великие княжны толкали друг друга локтями и шептали: «Папа сегодня грустный. Мы должны поднять ему настроение». И они приступали к этому. Они начинали смеяться, рассказывать смешные истории, и через несколько минут Его Величество начинал улыбаться»^[1432].

Сердечность девочек, так располагавшая к ним людей, во многом способствовала тому, что между ними и солдатами караула, особенно из 1‑го и 4‑го полков, сложились дружественные отношения. «Великие княжны с присущей им простотой, в которой была их прелесть, любили разговаривать с этими солдатами», — заметил Жильяр. Это было легко объяснимо: сестрам казалось, что солдаты «связаны с прошлым так же, как они сами. Девушки расспрашивали их об их семьях, их деревнях или боях, в которых они принимали участие во время Великой войны»^[1433]. Николай и Алексей между тем постепенно сблизились с солдатами 4‑го полка и даже часто ходили на гауптвахту вечером, чтобы поговорить с ними и поиграть в шашки.

Клавдия Битнер, позднее всех ставшая членом окружения царской семьи, вскоре составила собственное, весьма четкое мнение о том, что собой представляли все пять детей семьи Романовых в последние месяцы их жизни. Клавдия была абсолютно уверена, что проницательная и деловитая Татьяна была, безусловно, тем человеком, на котором все держится в губернаторском доме:

«Если бы семья потеряла Александру Федоровну, то его опорой стала бы Татьяна Николаевна. Она унаследовала характер своей матери. У нее было много материнских качеств: сила характера, склонность к поддержанию заведенного порядка жизни, а также осознание своего долга. Она взяла на себя обязанность организации распорядка в доме. Она присматривала за Алексеем Николаевичем. Она всегда гуляла с императором во дворе. Она была самым близким человеком для императрицы. Они были две подруги… Она любила ведение домашнего хозяйства. Ей очень нравилось вышивать и гладить белье» ^[1434].

Но была в личности Татьяны и общая с отцом черта — это ее абсолютная, чрезмерная скрытность. Ее способность держать свои чувства при себе и не доверять их никому стала еще более заметной в последние месяцы их заточения. Никто не мог проникнуть сквозь эту поразительную замкнутость. «Было невозможно угадать ее мысли, — вспоминал Сидней Гиббс, — даже если ее мнение было более категоричным, чем у сестер»^[1435].