Читать книгу - "Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997 - Пирс Брендон"

Керзон держался столь же отстраненно и в социальном плане (повторяя манеру Уэлсли). После восстания сипаев олимпийский характер британского правления лучше всего символизировался регулярными летними миграциями правительства в деревню Сим-ла в Гималаях. Эта прохладная «Капуя в горах»^[1439], как ее называл Керзон, стала более доступной в его время благодаря строительству узкоколейной железнодорожной ветки из Калки. Она стоила свыше 1 миллиона фунтов стерлингов и была поразительным инженерным достижением, включая две мили виадуков и 107 туннелей. Путь всего за шесть часов преодолевал пыхтящий паровоз, который Р.А. Батлер окрестил «маленьким большим поездом»^[1440].

Однако летняя столица Индии была также далека, как и опасна — группа вилл, отдаленно напоминающих Танбридж-Уэллс, стояла на краю склона. Создавалось впечатление, что они вот-вот сорвутся. «Немыслимая даль» — таков был вердикт архитектора Эдвина Лутьенса о ветхой станции с оловянной крышей, стоявшей на горе. Он высказал предположение, что ее могли бы построить умные обезьяны, которых «следует пристрелить, если они снова попробуют сделать что-то подобное»^[1441].

Керзон ценил здоровый климат и бодрящий воздух. У него разыгрывалось воображение, когда он смотрел на покрытые снегом вершины. Вице-король считал, что англичанам следует на них взобраться и стать «первой расой покорителей гор в мире»^[1442]. Но он согласился бы с Литтлтоном втом, что Симла — это «просто бивуак»^[1443].

Керзон смотрел сверху вниз на общество того, что всегда было «очень веселым и светским местом, полным скандалистов и сплетников, от которых происходит много зла»^[1444]. Он с презрением относился к пасторальным вольностям маленьких оловянных божков (и богинь), которые будто бы поселились в Аркадии. На века все это запечатлел Киплинг — стрельба из лука и заточка топоров, крокет и теннис, катание на коньках и рисование, стипль-чез и показ спортивных игр, любительская драматургия и маскарады, игра в шарады и фанты, пикники, которые становились экзотическими из-за запаха гималайского кедра и рододендрона, а также вкуса земляники и свежего лимонного шербета.

Керзон с презрением отнесся к мебели из «Мейплз» в мрачном новом особняке вице-короля на Обсерватотри-хилл. [«Мейплз» — большой мебельный магазин в Лондоне. — Прим. перев.] Правда, король Георг V, царь Николай II и Жорж Клеменсо числились среди мировой знати, которая не побрезговала обставить свои дворцы мебелью с Тоттенхем-Корт-роуд. Здание, в котором каждое крыльцо служило пародией на те, что строились в феодальных замках, с псевдофеодальными башенками, на самом деле оказалось поразительно уродливым. По мнению будущей супруги вице-короля, оно подходило только для того, чтобы служить лечебным заведением для алкоголиков или сумасшедшим домом.

Керзон сравнивал банкеты в резиденции с обедом в комнате экономки в присутствии дворецкого и горничной. Он предпочитал удаляться в роскошный палаточный лагерь, разбитый среди чудесного горного пейзажа, оказавшийся самым высоким из всех имперских бельведеров. Оттуда он поддерживал связь с администрацией при помощи гелиографа в течение дня и при помощи фонарика — ночью.

Отношение Керзона «сверху вниз» оскорбляло европейцев в Индии, которые были привычны к такому строгому протоколу, что он поражал даже принца Уэльского Эдуарда (будущего Эдуарда VIII) и приводил в ярость индусов. Вице-король утверждал, что ни один местный житель не подходит для того, чтобы занять место в его Исполнительном совете.

«Главный жрец Азии» высказывал предположение, что истина — это западная концепция. Реакционер голубой крови предпочитал в Индии себе подобных. Казалось, он душил образованную буржуазию, увеличивая правительственный контроль за университетами. Керзон беспокоился из-за наступления России, сравнивая ее с ледником. (Но она сама вскоре потерпит поражение от Японии, и от этой победы все восточные сердца начнут биться быстрее).

Вице-король вовлек Индию в еще одну ненужную войну. На этот раз целью стал Тибет, предположительно подпадающий под влияние России. Керзон отправил военную миссию полковника Франсиса Янгхасбенда в Лхасу по ничтожному поводу — из-за атаки тибетских войск на непальских яках на границу^[1445].

Хуже всего то, что в 1905 г. Керзон отделил провинцию Бенгалия, не посоветовавшись с ее населением, составлявшим восемьдесят миллионов человек. Создание мусульманского востока и контролируемого индусами запада было удобным с административной точки зрения, но политически провоцирующим. Это являлось вопиющим примером политики «разделяй и властвуй», еще более неприятным из-за такой успешности. В 1906 г. Керзон помог создать Мусульманскую лигу, участники которой заявляли, что представляют «страну в стране». Это заявление было частично признано предоставлением отдельных избирательных округов.

Через пятьдесят лет после восстания сипаев Лига разделила Национальный Конгресс между умеренным большинством Горкхале и злобными диссидентами Тилака.

Они организовали огромные демонстрации, а также попытались провести общенациональный бойкот всего британского. Однако пришлось отказаться от изначального плана покрыть городскую ратушу Калькутты черной тканью в виде траура из-за разделения. Выяснилось, что единственная ткань, которой можно воспользоваться, изготовлена в Англии.

Более того, увеличилось количество террористических актов. Тилак призывал Кали, заляпанную пятнами крови богиню смерти и разрушения, обладательницу острых клыков.

В отличие от него, Гокхале выступал за мирные формы протеста. Он убеждал индусов покупать свадеши (произведенные дома товары), чем рекламировал сварадж (самоуправление), которое теперь стало официальной политикой Конгресса.

В следующие несколько лет экспорт британского хлопка в Индию снизился на четверть, а пошитая дома одежда стала символом национализма. Керзон, поливаемый грязью (о нем говорилось как о вводящем в заблуждение, жестоком, страшном человеке), был поражен взрывами и шумом. Вскоре после этого он пришел в ужас оттого, что его сбросили с трона в результате беспринципной интриги нового главнокомандующего лорда Китченера. О последнем он говорил, как о «сплаве массы всепоглощающей энергии и пылающих амбиций»^[1446].