Читать книгу - "Новые миры взамен старых - Ирина Владимировна Скарятина"

Разумеется, из-за моих связей на меня смотрят с подозрением. Сейчас всё так же плохо, как во время войны, когда окружающие люди думали, что я шпионка. Ведь даже в Бароненштайне" (замке её мужа) "я не чувствовала себя в безопасности. Куда бы я ни пошла, местные сельские жители смотрели на меня настороженно, перешёптывались и слегка толкали друг друга локтями, когда я проходила мимо. А так называемые друзья стали крайне холодны, и даже кайзер с трудом сохранял вежливость в общении со мной на приёме во дворце. И это продолжалось на протяжении всей войны. В моих письмах копались, бумаги в моём столе постоянно просматривались. Я знаю это наверняка, потому что намеренно раскладывала их особым образом, а позже обнаруживала, что этот порядок изменился. Моя горничная всегда пристально наблюдала за мной, как и все остальные слуги. Это был кошмар!

Потом, когда кайзер отрёкся, я решила, что всем моим мучениям наступит конец. И так оно и было, пока к власти не пришёл Гитлер. Сейчас всё стало просто ужасно. Буквально на днях какой-то офицер-'коричневорубашечник', коего я никогда раньше не видела, имел наглость, заявившись ко мне, задавать всевозможные вопросы о России и русских, словно я была коммунисткой. Я пришла от этого в ярость, однако что я могла поделать? Опять та же история: после 1914-го года, из-за, как я полагаю, связей отца в Петербурге, они думали, что я могла передавать сведения российскому императору; теперь же они, вероятно, подозревают меня в том, что я информирую Сталина. Это смехотворно, но правда. А потому не удивляйтесь, если услышите, что меня посадили за шпионаж в тюрьму или даже, возможно, расстреляли".

Я видела, что она была действительно напугана. Её лицо побелело, а руки слегка дрожали, когда она передавала мне чашечку чая.

"А как ваши друзья относятся к Гитлеру?" – поинтересовалась я.

"О, по-разному. Зависит от обстоятельств. Некоторые без ума от него, считая величайшим человеком в мире, например, принцесса Д. Она уверена, что он гений, предначертанный Германии судьбой. Другие, однако, разделяют мои взгляды. Но нужно быть очень осторожной с тем, что говоришь. В эти ужасные дни никогда не знаешь, что будет дальше. Лично у меня такое чувство, что шпионы есть везде, даже в нашем самом близком кругу".

Её слова были очень похожи на то, что говорила нам фрау Б., и хотя эти дамы принадлежали к разным классам, мне стало очевидно, что обе чувствовали одно и то же.

Как и старый Ганс, наш бывший слуга. Я нашла его жившим в крошечной двухкомнатной квартирке со своим внуком (сын Ганса погиб во время войны, причём именно на русском фронте, что ещё сильнее усугубило его горе), женой внука и их ребёнком. Хотя они были довольно бедны, на самом деле практически ни в чём не нуждались, поскольку молодой Эрнст работал на фабрике, а его жена занималась стиркой и шитьём на заказ.

На стене над кроватью Ганса висели знакомые выцветшие старые фотографии Гомельского замка, парка и розария, а также самого старика среди цветочных клумб и разных членов моей семьи. Некоторое время мы болтали о тех давно минувших днях. Затем он начал свой рассказ о современной жизни в Германии. По его словам, всё очень изменилось. Он постоянно боялся за своего внука, который был молод, вспыльчив и мог понаделать и понаговорить того, чего никогда не следовало говорить и делать. Увы, вздохнул он, чего бы он только не отдал за сирень, оранжереи и розы "дома", то есть в России.

Всего пару дней назад они были безмерно напуганы. Эрнст не явился домой к ужину. Человек, работавший на той же фабрике, остановился на пять минут, чтоб рассказать, что в тот день были неприятности – группа солдат ворвалась в цех, где трудился Эрнст, нескольких рабочих обвинили в революционной пропаганде и арестовали. Однако после того, как, задержав со всеми, Эрнста допрашивали в течение нескольких часов, его, хвала Господу, отпустили, предупредив, чтобы он впредь с умом подходил к выбору "компании, с которой общается". С тех пор они не знали покоя. Ведь всякий раз, когда в коридоре раздавались шаги или кто-нибудь стучал в дверь, они думали, что это пришли за ним.

Что касается другого нашего друга, молодого еврея из семьи богатых промышленников, то он даже не стал с нами встречаться. Позже наш общий знакомый объяснил, что тот жил в постоянном страхе, никогда не появлялся в общественных местах, почти не выходил из дома и отчаянно ждал возможности покинуть Германию и присоединиться к своим матери и сестре, которые уже сбежали в Париж.

Эти нескончаемые рассказы о напастях становились всё более удручающими, и в результате я тоже, как и наш друг-еврей, ощутила, что мне не терпится уехать из Германии, хотя бы на время.

Одним вечером, сидя в "Саду Кролла"39 и наблюдая, как пары всех возрастов степенно танцуют под мелодию из "Последней облавы"40, самую популярную "новинку" сезона, я заявила Вику, что вполне готова двигаться дальше.

"В Ленинград? Ты имеешь в виду, лететь?" – с удивлением спросил он.

"Ну, да. Лететь. Что угодно, лишь бы покончить с этим; это слишком уныло; давай уедем. Мы сможем вернуться позже. Давай полетим тем самолётом, который рекомендовал мистер Ницше. Завтра утром, сегодня вечером, как можно скорее".

Но, разумеется, это было невозможно устроить в такой спешке, и лучшее, что мы смогли сделать, – это забронировать места на рейс Берлин – Ленинград, вылетавший с аэродрома Темпельхоф в семь утра двумя днями позже.

Первая на полёт назад

Проснувшись в пять и поспешив к окну, я вздохнула с облегчением: погода была прекрасна, тиха и безоблачна и "идеально подходила для полётов", как сказал Вик, который в это время вкушал свой обычный завтрак и подшучивал над моей скудной трапезой из хлеба и горячей воды.

"Не обращай внимания, я лишь предпочитаю перестраховаться. И пока я не заставила тебя давиться тем же самым, зачем беспокоиться?" – парировала я и осторожно положила себе в рот ещё один кусочек подсохшего мякиша.

Такси помчало нас по пустынным и сверкающе чистым улицам, его резко занесло на крутом повороте, в результате чего дверца распахнулась и мой чемодан вылетел наружу, сломав свои замки и разметав по асфальту всё содержимое. Мои вещи разлеглись по свежевымытому тротуару диким, но красочным узором, к большому интересу ранних пешеходов, которые вежливо и серьёзно,