Читать книгу - "Император Август и его время - Игорь Князький"

Исторически трибунская власть действовала в пределах померия, то есть, в городской черте Рима. Полномочия же Августа, пусть и без должности трибуна, а, может быть, как раз и в силу этого, были распространены на всю Империю^[1194]. Правитель прекрасно понимал и очень высоко ценил свои возможности при обладании tribunicia potestas. Прежде всего, сам неприкосновенный, он получил возможность накладывать взыскания на всех граждан и подданных Империи, не исключая высших магистратов. Конституционное значение трибунской власти действительно было огромно^[1195]. Наличие права законодательной инициативы как в сенате, так и в комициях; возможность по своей воле созывать обе эти структуры; право интерцессии по отношению к действиям всех должностных лиц, в то время как в отношении его самого ничего подобного не существовало – трибунские полномочия Августа поэтому и оказались столь значимыми. Главное, они давали ему превосходство над всеми остальными магистратами, не прибегая к столь нелюбимому во всех слоях римского общества титулу царя^[1196]. Принимая трибунскую власть, Август, конечно же, учитывал её народное восприятие. Ведь она для римлян означала защиту простых людей от произвола богачей и знати. Трибунская власть, как справедливо заметил Г. С. Кнабе, была тем «оселком, на котором проверялась верность правительства интересам народа»^[1197].

Не менее важным стало принятие Августом пожалованной ему сенатом даже при отсутствии консульской магистратуры «раз и навсегда» проконсульской власти. Отныне принцепсу «не нужно было слагать её при вступлении в пределы померия, ни возобновлять её снова, покидая Рим. В подвластных областях он получил более обширные полномочия, чем у наместников каждой отдельной провинции»^[1198]. Это и давал ему imperium maios – империй, бессрочно действовавший на всей территории державы и закреплявший положение Августа как верховного главнокомандующего всеми вооружёнными силами государства.

В результате этих преобразований Август окончательно сконцентрировал в своих руках высшую власть и в Риме, и в провинциях^[1199]. Полномочия, полученные им в 23 г. до н. э., стали основой власти и последующих императоров^[1200]. При всей значимости преобразований 27 г. до н. э. власть Августа после них, пусть и чисто формально, носила ограниченный сроками характер. Понятно, в Риме никто не сомневался, что реально невозможно покуситься на всевластие императора-принцепса и что срочность его полномочий – чистая фикция. Захочет – продлит, не захочет – и без продления обойдётся, как было с завершившимися триумвирскими полномочиями, о чём ему никто не решился напомнить после 33 г. до н. э. Но дело в том, что Август принципиально желал абсолютной законности своих властных полномочий. Притом пожизненных, дабы никто в них даже теоретически не смел усомниться и тем более на них покуситься. Потому именно после 23 г. до н. э. о власти Императора Цезаря Августа можно говорить как о приблизившейся к монархической. До этого справедливо называть её, скорее, монократией – термин, как уже отмечалось, предложен Я. Ю. Межерицким^[1201]. Единовластие, даже самое жёсткое, может иметь пусть и формальные, но по закону временные ограничения. Монархия – никогда! Если обратиться к самым очевидным признакам монархического правления, то, прежде всего, можно выделить три:

– Узаконенное бессрочное единовластие.

– Сакрализация власти, распространяющаяся и на её носителя.

– Наследственный характер власти.

Что до последнего, то он может приобретать различные формы: наследование по прямой; «лествичное» наследование – передача власти по старшинству в роде; выбор наследника самим монархом независимо от степени родства, порой даже без наличия такового.

Сакрализация власти Октавиана шла многие годы, а в 27 г. до н. э. принятием имени Август завершилась. То, что его преемником станет кто-то из его же семьи, тоже стало очевидным. Потому-то сенаторы и ожидали передачи власти во время кажущейся смертельной болезни принцепса Марцеллу. Впрочем, Агриппа после своей женитьбы на Клавдии Марцелле тоже вошёл в большую семью Августа. Оставалось только узаконить пожизненную единоличную власть. Теперь и это произошло.

С одной стороны Август не изобретал никаких новых полномочий, прекрасно понимая, что любые нововведения могут быть истолкованы общественным мнением не в его пользу и породить подозрения в стремлении к царской власти. Трагический пример божественного Юлия был слишком памятен. Потому-то в отличие от великого предшественника, который, несмотря на мощный интеллект, не сумел или даже не захотел маскировать свои истинные намерения и цели, Август не придавал решающего значения титулатуре своей реальной власти. Он прекрасно понял настроение верхов римского общества, желавших сохранения сугубо внешних форм республиканского устройства^[1202]. В этом случае от него требовалось только не давать повода для обвинения себя в стремлении к принятию царского титула. Потому все его полномочия – республиканские! Правда, их осуществление уж больно отличается от исторической практики «римской свободы»^[1203]. И действительно:

– Imperium maios – без консульской магистратуры.

– Трибунские полномочия – без должности трибуна.

– Надзор за нравами и законами, проведение народных переписей, обновление состава сената – но цензором он никогда не был.

Самое главное, все эти полномочия – пожизненные^[1204]. А этого в Риме со времён свержения царской власти в 509 г. до н. э. никогда не было. Не забудем и о такой замечательной инновации Августа – весь Римский Мир был заполнен его изображениями^[1205]. Всё население Империи – и граждане, и подданные – носило в своих кошельках его портреты на монетах. Миниатюры с его ликом на разного рода украшениях и дорогих изделиях были во множестве домов. И главное, статуи в натуральную величину и даже более из мрамора и бронзы, как правило, высокохудожественные, стояли в храмах и на площадях всех значимых городов Империи. До нашего времени их дошло около двух с половиной сотен. Их находят на просторах былой Римской империи от Атлантики до Красного моря, от Германии до Судана. Для сравнения, до нас дошло только несколько изображений Гая Юлия Цезаря, да и то многие специалисты-искусствоведы полагают их по меньшей мере сомнительными^[1206].