Читать книгу - "По следам "Турецкого гамбита", или Русская "полупобеда" 1878 года - Игорь Козлов"

«Но ужели для своего оправдания, для удовлетворения своего оскорбленного самолюбия желать бедствия России. А по-моему убеждению, война была бы для нас неизбежным бедствием (курсив мой. — И.К.) потому, что успех и ход войны зависят не от одной лишь подготовки материальных сил и средств. <…> У нас подготовлены войска и материальные средства, но вовсе не подготовлены ни главнокомандующие, ни корпусные командиры»^[807].

Последнюю фразу из дневниковых записей Милютина иначе как пророческой не назовешь.

К войне с Турцией Россия готова, но надо отдавать себе отчет — война принесет неминуемые беды. И поэтому не менее твердо надо представлять, за что собираемся воевать? За оскорбленное самолюбие славянского заступника? — утешение, мягко говоря, слабое. Надо выбирать. И выбор этот за верховной властью. Вот, по сути, позиция Милютина.

И логика такой позиции нашла свое продолжение в записке Обручева — Лобко. Когда 8 (20) февраля 1877 г. Милютин на совещании у императора стал читать эту записку, то ее начало, говорившее о «бедах» надвигавшейся войны, явно «пришлось по вкусу» присутствовавшим. Горчаков даже «несколько раз вполголоса выражал» готовность подписаться под всем услышанным. Но на это Милютин не замедлил возразить: «Не спешите, заключение мое будет совсем не в вашем смысле». И оно, как мы уже знаем, действительно оказалось не «в смысле» Горчакова — Рейтерна: да, нам нужен мир, но мир не любой ценой, а мир, отвечающий нашим интересам, даже если этого придется добиваться решительной войной.

Милютин был явно доволен произведенным эффектом и писал о том, что основные мысли записки «были развиты Обручевым мастерски»^[808]. Записка оказалась политически выверенной, и позиция военного ведомства предстала перед императором и канцлером просто безупречной. Получалось, что устами своего министра военные доносили не только озвученные, но и явно подразумеваемые смыслы: мы прекрасно понимаем все возможные беды войны и разделяем очевидные опасения на этот счет, поэтому не надо делать из нас тупых сторонников войны, но столь же не стоит обвинять нас в неготовности к ней. Россия к войне готова. Вот только надо окончательно определиться: или мы воюем, или нет. Нельзя же находиться в подвешенном состоянии, оно наихудшее из возможных. А в обстоятельствах мобилизованной армии, не добившись ничего, просто взять и дать задний ход — это политическое безумие. Такой шаг продемонстрирует нашу слабость, подзадорит турок, всех наших европейских недоброжелателей и вернет нас снова в ситуацию Балканского кризиса, только в гораздо худшем положении. Такие мысли просто летели вдогонку за текстом записки.

Как видим, попытка А. Янова опереться на Д. А. Милютина в обосновании своего представления о «никчемности» русско-турецкой войны не выдерживает критики. Все было отнюдь не прямолинейно в суждениях военного министра, как то выходит у А. Янова. А приводимые им, казалось бы, недвусмысленные цитаты из Милютина явно вырваны из глубокого и неоднозначного контекста. Ну, а дальше — больше. Никчемные цели войны, по логике Янова, определили и никчемность ее подготовки.

«Спланирована кампания, однако, — пишет Янов, — была, как всегда (курсив мой. — И.К.), из рук вон плохо: три бездарных штурма Плевны…»^[809]. «Как всегда…» — вот это просто перл! Стилистически изящно путешествуя по российской истории и крупными мазками фактов и теорий обосновывая масштабность замысла — неизбежность проклятого тоталитарного бытия России вне ориентации на демократии Западной Европы, — Янов, сам того не замечая, походя, стал давить главное — неопровержимость конкретных фактов этой самой истории.

Кампания 1877 г. планировалась отнюдь не «как всегда», а как раз вопреки этому — вопреки худшим сторонам опыта русско-турецких войн. План кампании впитал все на тот момент наиболее разумные, эффективные и проверенные опытом факторы оптимального достижения победы в войне против Турции. Поэтому столь небрежно оброненная Яновым оценка планирования кампании — «из рук вон плохо» — это холостой выстрел в соответствии с хорошо знакомой установкой: я уверен, что это было плохо, а как конкретно — я не знаю. (Ну, а далее — прямо как в анекдоте про «мудрую» сову: «Что вы меня грузите какой-то конкретикой — я решаю стратегические вопросы».)