Читать книгу - "Ленин в 1917 году. На грани возможного - Владлен Логинов"

Подчиняться Керенскому казаки не собирались. Выступая 6 сентября на Войсковом Круге, атаман Каледин прямо заявил, что «Временное правительство плоть от плоти и кровь от крови Совета рабочих и солдатских депутатов». И позднее — уже в октябре, по инициативе Богаевского, Войсковой Круг провозгласил полную независимость ОВД «до образования в России правительства, приемлемого для казаков». Главой объединенного правительства «Юго-Восточного союза казачьих войск, горцев Кавказа и вольных народов степей» стал кадет Василий Акимович Харламов^[903].

8 сентября 1917 года, по инициативе Украинской Центральной Рады, в Киеве открылся «Съезд народов и областей России». Его 86 делегатов представляли различные национальные и конфессиональные организации украинцев, казаков, поляков, евреев, литовцев, латышей, эстонцев, молдаван, крымских татар, грузин, азербайджанцев, бурятов и др. С посланием от Керенского сюда прибыл и председатель Особого совещания по проведению областной реформы при Временном правительстве М.А. Славинский.

Максим Антипович заявил, что «мы заинтересованы в цельности и неделимости России» и подобный съезд следовало бы проводить в Петрограде. И хотя вопрос о федеративном устройстве страны может решить лишь Учредительное собрание, Временное правительство не препятствует автономистской работе на местах. Тем более что уже сейчас все народы России «державны», Украина уже автономна, а в Прибалтике, на Кавказе и в Сибири идут аналогичные процессы.

Председательствующий Грушевский был сдержан и лишь заметил, что Киев и в древние времена Кирилло-Мефодиевского братства являлся центром федералистского движения славян, да и теперь федерация является единственным спасением для России. Были достаточно сдержанны и другие делегаты. Съезд признал необходимым созыв местных Учредительных собраний до общероссийского, преобразование армии по национальному признаку, призвал к выработке оптимального соотношения между «общефедеральным и краевыми языками». Признавалось право Литвы на самостоятельность, а Белоруссии и Латвии на автономию. Согласились и с представителем Совета Союза казачьих войск Р.К. Ивановым в том, что «казачество — это особая ветвь русского народа» и даже «особая нация», для которой также необходима государственная автономия.

Не сдержался и сказал лишнее лишь делегат от Грузии И.А. Бараташвили: «Мы за федерацию и не говорим пока о независимой Грузии, но и это слово будет сказано». Грушевский осадил его: украинцы придерживаются иного мнения и от федеративной России будут стремиться к федеративной Европе. Славинский с пафосом поддержал его: «За Российской федерацией последует европейская федерация, а затем — всемирная»^[904]. Ничего кроме этого фальшивого пафоса ни он, ни Временное правительство противопоставить угрозе распада России не могли.

Для тех, кто хотел предотвратить развал огромной страны, были возможны два варианта противодействия. Первый: попробовать удержать распадающиеся части империи с помощью силы. То есть попытаться спасти «единую, неделимую державу» на прежних — пусть и несколько «олибераленных» основах. Но сил для этого уже не было.

Другой вариант: не отрицая права народов на самоопределение, сохранить Россию на совершенно иной базе. Прежде всего решить главные социально-экономические проблемы «метрополии» так, чтобы сделать ее более притягательной для национальных окраин, чем прежде. И создать тем самым возможность для добровольного объединения.

В свое время, размышляя о судьбах России, Ленин писал: «Отделения мы вовсе не проповедуем. В общем, мы против отделения. Но мы стоим за право на отделение ввиду черносотенного великорусского национализма, который так испоганил дело национального сожительства, что иногда больше связи получится после свободного отделения!!»^[905]

Это отнюдь не означает, что национализм малой нации — «лучше». Даже на чисто эмоциональном уровне он может оказаться гораздо противнее хотя бы в силу своей провинциальности. Но главное, конечно, не в этом. Гипертрофированный национализм малой нации, взращенный на злобе и ненависти по отношению ко всему «не нашему», легко перерастает в самый агрессивный шовинизм.

Когда польские националисты пытались оправдать необходимость войны Германии против России под предлогом того, что она якобы может принести независимость Польше, Ленин написал: «Быть за войну общеевропейскую ради одного только восстановления Польши — это значит быть националистом худшей марки, ставить интересы небольшого числа поляков выше интересов сотен миллионов людей, страдающих от войны»^[906].

Поэтому в большевистской программе (1913 г.), помимо признания права на самоопределение вплоть до образования собственного государства, содержалось требование областной автономии и самоуправления для всех определившихся в хозяйственно-экономическом, национальном и территориальном отношении областей в рамках единого крупного демократического государства.

В эсеровской программе, также не отрицавшей права на самоопределение, стояло требование федерации: «федеративных отношений между различными национальностями». И, как видим, именно оно, после свержения монархии, было выдвинуто на самых различных национальных съездах. Социал-демократы в прежние годы всячески критиковали это требование. Они опирались на определенную марксистскую традицию: критику Марксом федерализма Прудона и Бакунина. И многие социалисты так и остались «упертыми» в данные цитаты.

Но верность Марксу означала для Ленина верность не букве, а духу марксизма. В «Государстве и революции» он анализирует сам подход Маркса и Энгельса к этой проблеме. Владимир Ильич показывает, что критика федерализма носила у них не абсолютный, а конкретно-исторический характер. И в определенных исторических условиях, например, после свержения монархии с ее централистско-бюрократической формой правления, федерация может сыграть позитивную роль.

Отношение к федерализму, пишет Ленин, среди прочих конкретных условий, определяется прежде всего остротой национального вопроса в данной стране. Если «национальный вопрос еще не изжит», то федеративная республика, при всех недостатках федерализма, может стать «шагом вперед». Важно лишь, чтобы строилась она на началах «добровольного объединения» и добровольного «демократического централизма», который в едином государстве «устраняет всякий бюрократизм и всякое „командование“ сверху безусловно»^[907].

Таким образом, все сошлось в одной точке. Временное правительство оказалось неспособным решить ни вопрос о войне и мире, ни вопрос о хлебе и земле, ни вопрос о российской государственности. Мало того, становилось все более очевидным, что именно оно является препятствием на пути решения данных проблем. И не радикализм каких-либо партий, не стремление к власти их «фанатичных» лидеров, а логика народной борьбы за свои насущные интересы диктует необходимость свержения такого правительства.