Читать книгу - "Владимир Ленин. На грани возможного - Владлен Логинов"

И Ленин комментирует: «Ни один добросовестный человек не решится отрицать того, что В. Базаров говорит сущую правду. “Вакханалия мародерства” – нет иного слова для поведения капиталистов во время войны»[882].

Но существовали ли такие меры, которые могли бы предотвратить катастрофу? Да, существовали – государственный контроль и регулирование производства. И Ленин вновь и вновь повторяет то, о чем он писал еще в «Апрельских тезисах»: «Все воюющие государства, испытывая – в той или иной мере – разруху и голод, давно наметили, определили, применили, испробовали целый ряд мер контроля… Такие меры контроля общеизвестны, об них много говорено и много писано…»[883].

Парадокс состоял в том, что необходимость государственного регулирования производства в России признавали не только большевики, но и меньшевики, и эсеры и даже сам Керенский. «Как страны Антанты, так и Германия, – говорил он, – в войне сразу же встали на путь строгого, серьезного и определенного регулирования всех сторон финансово-экономической жизни своих стран. Экономическая же деятельность России велась довольно кустарно, и в военных и хозяйственных мероприятиях России отсутствовала жизненно необходимая планомерность и рационирование при учете и распределении экономических ресурсов». Поэтому перед Экономическим советом при Временном правительстве еще 21 июля поставили задачу: «выработать новые начала экономической политики»[884].

Однако стремление переложить тяготы войны на плечи народа, боязнь «потеснить» капиталистов и помещиков, попытки решить проблему бюрократическими методами свели все правительственное «регулирование» к нулю. И 7 сентября ЦИК констатировал «полную бездеятельность образованных при правительстве центральных органов регулирования экономической жизни». Всякие попытки, как выразился Ленин, «влить новое вино в старые мехи» старого чиновничьего аппарата были бесплодны[885].

Правительству не удалось сдвинуть с места и решение продовольственной проблемы. Снабжение и армии, и населения непрерывно ухудшалось. Причина оставалась все той же, что и накануне Февраля: крестьяне не хотели отдавать хлеб за обесцененные деньги. В августе, на заседании правительства министр Пешехонов прямо заявил, что продовольственное положение «критическое вследствие отказа населения продавать хлеб».

Отовсюду шли сообщения, что «крестьяне в деревне не имели ни сох, ни борон, ни лопат, даже не могли достать в городе на рубашки ситца и обуви». Крестьянские съезды и комитеты телеграфировали в министерство, что твердые цены на хлеб, установленные правительством, находятся «в резком противоречии с ценами на предметы крестьянского обихода»[886].

Проанализировав подобного рода сообщения прессы, Ленин резюмирует: «Крестьяне отказываются давать хлеб за деньги и требуют орудия, обувь и одежду. В этом решении заключается громадная доля чрезвычайно глубокой истины. Действительно, страна пришла к такой разрухе, что в России наблюдается, хотя и в менее сильной степени, то, что в других странах давно уже имеется: деньги потеряли свою силу… Крестьяне, например, денег не берут. Они говорят: “Зачем нам деньги?” И они правы»[887].

Реакция госаппарата на все эти импульсы, исходившие из реальной жизни, была однозначна. Обострился дефицит сельхозинвентаря? – И отдел снабжения данной продукцией в министерстве продовольствия учреждает вместо двух – пять подотделов. Не хватает запчастей для ремонта техники? – Создается специальный подотдел по ремонту. На селе не хватает бумаги, мыла и керосина? – Сразу же возникают три соответствующих подотдела, каждый из которых делится на несколько делопроизводств.

Александр Васильевич Пешехонов был человеком опытным. Он увеличил объем хлебной разверстки по губерниям. Мясную разверстку распространили с 35 на 47 губерний. Увеличили импорт скота, мяса и рыбы из-за границы. Одновременно он пытается изыскать товары, необходимые для прямого товарообмена. Через правительство проводится решение о том, что все ткани, производимые сверх госзаказов для армии, поступают в распоряжение министерства продовольствия. Таким образом госзаказ доводится до 100 %[888].

Но все эти меры наталкиваются на жесткое сопротивление. В августе, на 2-м Всероссийском торгово-промышленном съезде, где хлебная монополия и попытки государственного регулирования текстильного производства подверглись острой критике, Павел Павлович Рябушинский заявил, что государственные монополии в том виде, в каком они осуществляются, «окончательно разрушат торговый аппарат… Наша власть будет только тогда истинной властью, когда она будет мыслить буржуазно и действовать буржуазно… Но, к сожалению, нужна костлявая рука голода и народной нищеты, чтобы она схватила за горло лжедрузей народа, членов разных комитетов и советов, чтобы они опомнились».

На правительство стали оказывать усиленное давление, чтобы оно решило проблему «рыночными» методами – резко увеличило закупочные цены. Выступая 21 августа на заседании Временного правительства, Пешехонов ответил: «Твердые цены, вызывающие столько нареканий, необходимо сохранить из экономических и финансовых соображений. Повышение их до рыночного уровня привело бы к дальнейшему обесцениванию бумажных денег и вызвало бы дальнейшее вздорожание прочих предметов жизни». Александр Васильевич добавил: легко себе «представить сколько миллиардов переплатило бы население, если бы дело заготовки было отдано в руки торгово-промышленного класса».

Но его уже не слушали. 27 августа, в обход Общегосударственного продовольственного комитета и прочих демократических организаций, правительство удвоило «твердые» цены на закупки хлеба. 31 августа Пешехонов ушел в отставку. «Как известно, – писал Ленин, – Пешехонов – народник самый, самый умеренный. Но по организации продовольственного дела он хотел работать добросовестно… Тем интереснее опыт работы Пешехонова и уход его, что этот умереннейший народник… готовый идти на какие угодно компромиссы с буржуазией, все же оказался вынужденным уйти!»[889].

Для увеличения денежной массы, необходимой в связи с ростом дороговизны, решено было с сентября приступить к печатанию новых денежных знаков, ибо изготовление «николаевских» купюр уже не окупало их реальной стоимости. Но новые деньги – «керенки» – сразу же стали предметом всеобщих насмешек. На них не было даже казначейского номера – атрибута любой мало– мальски серьезной денежной единицы. И решать проблемы экономики с помощью такой «валюты» стало еще сложнее.