Читать книгу - "Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман"

меняемся вместе с ними, — торопливо прибавил он, глядя на Кесария, отодвигающего подальше от себя блюдо с сырыми перепелиными яйцами.

— Кесарий врач, — раздался шепот.

— Что такое? — Кесарий привстал на ложе. Рядом с ним стоял безусый человек в длинном хитоне, с деревянным крестиком на шее, скуластый — наверное, фригиец.

— Вам письмо от брата… и еще — вот катаплазма[28], приложите к руке.

Кесарий растерянно смотрел то на письмо, то на вестника.

— Мне указала на вас Лампадион, — сказал Фотин. — Она сейчас не может подойти, она петь готовится. Я никому ничего не скажу, я — могила.

Кесарий быстро написал что-то на вощеной дощечке и отдал Фотину, добавив золотую монету.

— Спасибо за хорошую весть, — сказал он.

— Эй, Кибелин жрец, здесь не для христиан собрание! — раздались тем временем голоса — спутники старца заметили Фотина.

Фотин ничего не отвечал и бесшумно удалился.

— Что это странное собрание у вас? — спросил Каллист Митродора. — Почему вы жреца матери богов прогнали? Они хотя и скопцы, и вообще странные, но ведь тоже — древнее благочестие…

— Ах, Каллист, — покачал головой Митродор. — Позволь мне самому разбираться, кого звать, а кого нет. Ты даже не понял, что этот молодой скопец — христианин.

— В софронистерий[29] бы тебя, Митродор, — раздраженно пробормотал Каллист, так ничего и не поняв.

— Асклепейон в Эпидавре[30] был — да и есть по наши дни — самое священное местопребывание Асклепия… Пелопонесская земля Арголиды хвалится, что он был там рожден от Аполлона-Иатроманта Коронидой, дочерью Флегия, и вскормлен козой пастуха Аресфана, а пастушья собака охраняла его на Миртовой горе Титион! Эпидавр, стоящий на море, божественный Эпидавр, знавший времена запустения и славы! Великий благочестивый император Адриан отстроил его и обновил — и с тех пор его статуи из золота и мрамора украшают святилище Асклепия! Туда-то они и отправились — с пением, с молитвой, ведя жертвенных животных и надеясь на испытавшего смерть и возвращенного к жизни сына бога Аполлона, целителя смертных и облегчителя злых страданий…

Он кивнул музыкантам, и под нежные звуки лютни и флейты девичий голос вознесся ввысь, через крышу особняка, к звездному небу, где на небосклоне Змееносец, Офиухос, воскрешенный и вознесенный в сонм богов Асклепий, держал обеими руками своего верного спутника — ужа. Лампадион, стройная и сероглазая, с копной пепельных волос, рассыпанных по тонким плечам, пела прекрасно.

— Рыжая как-то пришла, с волосами, покрывшими плечи,

Дочь Кентавра; ее когда-то нимфа Харикло

Около быстрой реки родила, и имя дала ей

Окиронея. Она постиженьем отцова искусства

Не удовольствовалась: прорицала грядущего тайны.

Так, исступленье едва пророчицы дух охватило,

Только зажглось божеством в груди у нее затаенным,

Лишь увидала дитя, — «Для мира всего благодатный,

Мальчик, расти! — говорит. — Обязаны будут нередко

Смертные жизнью тебе: возвращать ты души им сможешь.

К негодованью богов однажды на это решишься —

Чудо тебе повторить воспрепятствует молния деда.

Станешь ты — ранее бог — бескровным прахом, и богом

Станешь из праха опять, два раза твой рок обновится»[31].

— Я не думал, что нас позвали на Пэанову мистерию, — прошептал Каллист Кесарию.

— Красивый голос у Лампадион, правда? — проговорил Кесарий притворно-безразлично и сразу же добавил: — Митродор дорожит ею больше, чем своим ученым рабом-секретарем Мамантом.

— Она ведь наверняка фригийка? — спросил, не зная отчего, Каллист, всматриваясь в широкоскулое лицо девушки. Тонкие пепельные волосы в сиянии факелов окружали голову Лампадион словно ореолом. «Венец Ариадны», — подумал вдруг молодой человек.

— Возможно и фригийка, но она выросла в Александрии, в Египте… Она рабыня с детства, — ответил Кесарий и скороговоркой продолжил: — Я ее лечил… по просьбе Митродора… У нее приступы меланхолии, тоскует… по родине… Красный перец ей в первый раз хорошо помог, а теперь она снова начала таять… Говорит, у нее где-то есть брат, если жив еще… Когда они, еще совсем дети, с родителями путешествовали на корабле куда-то, их захватили пираты… Взрослых утопили сразу же, а детей как рабов продали…

— Так, может быть, она свободнорожденная? — потрясенно спросил Каллист. — Можно же это доказать и освободить ее! — с воодушевлением добавил он.

— Как докажешь? — вздохнул Кесарий. — В суде нужны свидетели. Мой Трофим тоже — украденный ребенок, наверняка свободнорожденный. Я хотел доказать это в суде, да свидетелей нет, и родителей он не помнит, и его никто ребенком не помнит. Таких краденых детей увозят далеко, чтобы никто не узнал.

— Бедная… Такая красивая… и голос… Но тебе не кажется, что она близка к фтизе?[32] — спросил Каллист, но Кесарий не ответил. Лампадион смолкла. Каллист хотел еще что-то спросить, но рассказчик, выразительно посмотрев в его сторону, возгласил:

— Так! Эпидавр — место явлений Асклепия! Оттуда его священную змею передали в Афины, на Кос и в царственный Рим! Недаром поэт сказал:

«Привет тебе, Пэан-владыка, царь Трикки,

Обитель чья — и Эпидавр, и Кос милый!»[33]

— В Афинах его почитание ввел Софокл, который и удостоился его видения, и стал его жрецом, а в Рим он отправился, милостиво вняв мольбе посланцев, прибывших за ним на корабле, и в виде огромной змеи поднявшись на их корабль, — продолжал старец, полузакрыв глаза.

Каллист сладко зевнул, отпил из кубка и откинулся на ложе. Голос благообразного старца становился все более и более неразборчивым, сливаясь с шумом ночного ветра, пока не исчез совсем.

…Ветер затих. Высоко на цветущих ветках весело щебетали птицы. Перед Каллистом стоял старик в жреческом хитоне и льняных сандалиях — обувь из кожи убитых животных считалась нечистой, оскверняющей ритуальную чистоту храма. Человек говорил, поглаживая благородную седую бороду:

— Нет, я не могу тебя взять. Иди в другое место, пусть тебя примут там.

— Священнейший Иасон — мне некуда идти… Я же рассказал вам все! Неужели мне нельзя остаться здесь даже младшим помощником младшего жреца-асклепиада? Неужели Асклепий Пергамский…

— Ты дерзок, юноша. Ступай!

Каллист в отчаянии схватился за край безупречно белого хитона, но жрец брезгливо оттолкнул его.

— Если ты не понимаешь, я скажу тебе прямо. Я не собираюсь вызывать недовольство императора Констанция. Твой дядя сослан за государственное преступление, его имение конфисковано — зачем мне в асклепейоне врач с таким прошлым?

— Священнейший Иасон! Но дядя был осужден несправедливо! Он увлекался философией, читал божественного Плотина…

— …занимался теургией[34], чтил