Читать книгу - "Зеркало и свет - Хилари Мантел"

Шутки кончились.

Он спрашивает:

– Вы знаете, что Стивен Воэн в Лондоне?

– Он будет браниться, – говорит она. – Он сам хотел выбрать подходящее время, чтобы рассказать вам. Говорил, Кромвель теперь большой человек, пользуется доверием короля, он защитник истинной веры, оберегает наших братьев и сестер, и потому не стоит подкидывать дров в огонь. Враги чернят его как могут и, если узнают о тебе, Женнеке, назовут еще и распутником.

– И назовут.

– А потом он сказал, тебе не надо становиться монашкой, Женнеке, с монашками покончено, а значит, пора замуж. И твой муж должен знать, чья ты дочь, иначе мы не найдем тебе хорошую партию. Ты незаконнорожденная, но ты другим не чета. Мы должны подготовить милорда твоего отца. А затем начались эти беспорядки. И я не стала ждать.

Когда он протягивает к ней руки, она остается сидеть все с тем же выражением на лице – и его это восхищает. Он ищет в ней Ансельму, а находит себя. Почему же ты не пришла раньше, думает он. Когда я был другим человеком. Когда был привязан к дому и взбегал по ступенькам с песней на устах. Даже в прошлом году я был другим – до того, как встретил дочь Вулси. Она задела меня за живое, и рана затянулась, но остался шрам.

Он спрашивает:

– У твоей матери были еще дети? От банкира?

– Нет, но она ни в чем не знала нужды. Как и я. Монашки научили меня всему, что потребно женщине. Позднее многие из них – те, кто были умны, прочли книги Эразма, его Новый Завет и стали еще умнее. Вы знали его?

– Нет, только его книги. Хотя он был в Лондоне и жил у Томаса Мора. Загостился, говорила леди Алиса.

– У Мора была жена? – Она переваривает услышанное. – Я думала, он был вроде монаха.

Она ставит на стол тарелку. Большую часть яблока она съела, и теперь на тарелке проступает синий на белом городской пейзаж: колокольни, башенки, мосты через бурные речки. Он упомянул Мора неосознанно – в эти дни его имя у всех на устах, словно он до сих пор жив. И, слушая эти пересуды, невольно ожидаешь встретить его, шагая вниз по Чип.

– Ты евангельской веры?

– Меня посвятили.

– И тебе известно – прости, я не знаю, говорил ли тебе Стивен, – что мое дело, мое главное стремление…

– Издать Евангелие на английском. Да, я знаю, – говорит она. – Мейстер Воэн рассказал мне, что ваш отец был пивоваром, торговал шерстью и состоял в родстве с добропорядочным семейством Виллемсов, которые занимались правоведением.

– Уильямсы. Мы произносим это так. – Он задумывается. – Все это правда.

И хватит об этом. Нечего ей знать про Уолтера.

– Это они помогли вам сделать карьеру? Уильямсы?

Она схватывает на лету. Уже сейчас она выглядит не такой чужестранкой, как в первое мгновение, когда вошла.

Он говорит:

– Мне помог Вулси. Вероятно, Стивен рассказывал тебе, кто такой Вулси?

– Мудрый прелат. Он умер.

– Видишь герб на стене? Эти черные птицы называются галки. Они были эмблемой кардинала.

– И ваши враги не злятся, когда их видят?

– Злятся. Конечно злятся. Но вынуждены сжать зубы и сдержать проклятия. Они склоняют головы и говорят: «Надеюсь, вы в добром здравии, лорд Кромвель». Им приходится выдавить улыбку и преклонить колено.

– Вы гордый. – Она смотрит на него во все глаза. – Вы мне нравитесь, и мне по душе ваш дом. Мне говорили, твой отец первый человек в Лондоне. Я не верила, а теперь верю. Я побуду с вами рядом пару дней. Хочу присмотреться и вынести собственное суждение.

Что ж, разумно.

– Я рад, что ты решила зайти.

– Кто бы не соблазнился заглянуть в такой роскошный дом? Особенно если там живет твой отец.

Он чувствует, что должен что-то сказать, извиниться – изобрести длинное объяснение, почему все не так, как кажется, – но за дверью слышны шаги и голоса, его домочадцы решили, что эта юная особа и так уже отняла у него слишком много времени.

Он говорит:

– Когда служишь Генриху Тюдору, ты не выбираешь, как выглядеть. Приходится быть придворным, а не писарем. А простым людям за воротами ты должен показать, что такое королевская милость. Им недосуг разбираться. Если не задирать перед ними нос, они перестанут тебя уважать.

Ему хочется сказать, я был счастлив в черном адвокатском платье. Но так ли это? Он думает, оно служило мне для маскировки. Это не значит, что я не желал ничего другого. Разве я не завел пурпурный дублет задолго до падения кардинала?

Дверь открывается. На пороге Томас Авери, удивленно смотрит на гостью:

– Силы небесные, Женнеке, что ты здесь делаешь?

– Томас Авери, это моя дочь.

Молодой человек стоит, прижав к груди ин-фолио и не сводя глаз с Женнеке:

– Знаю.

Когда Женнеке уходит, он зовет Авери, приглашает присесть. Если бы тот хотел, он предложил бы ему яблоки, хорошие, из Чартерхауза.

– Я не сержусь, – говорит он. – Говори, Томас Авери, ты же из Патни, моя родня знала твою, нам незачем кривить душой.

– Это не довод, – осторожно отзывается Томас Авери. – В Патни живут такие же негодяи, как везде. Даже хуже.

– Я имел в виду, мы можем быть откровенны друг с другом.

Во взгляде Авери читается: вы сами-то верите в то, что говорите?

– Ты встретил ее в доме Стивена, когда я отослал тебя обучиться его ремеслу, не так ли? Ты вернулся и рассказывал мне о ней. Женнеке. Ее имя так часто слетало с твоих губ. Я решил, что ты влюбился.

Авери молчит. Руки праздно лежат на столе.

– Я подумал, поможем Авери, даже если она сирота и бесприданница, мы со Стивеном все устроим. Но ты больше о ней не упоминал, и я решил – Господи прости, – что она умерла, и не стал спрашивать. Я ждал, что скажешь ты. А теперь…

Он чувствует, что близок к разгадке, но что-то мешает. Мертвое оказалось живым: словно Ансельма одна из тех статуй, что показывают монахи, – тех, что вращают глазами и протягивают деревянную руку, чтобы поправить лазурное облачение.

Авери говорит:

– Сэр, когда я вернулся из Антверпена, Женнеке стояла у меня перед глазами как живая, и в этой самой комнате я смотрел на вас, изучал ваше лицо, и снова пересек море, и снова смотрел на Женнеке. Вы же сами заметили сходство, и от меня оно не ускользнуло. Я спросил мастера Воэна. Он отвечал, ты прав, Авери, но сохрани это в тайне. Я понял, что случайно раскрыл чужой секрет. Воэн сказал, я не стану просить тебя принести клятву, ибо это можно делать лишь в самых серьезных случаях, и надеюсь, когда-нибудь правда выйдет наружу, но не через тебя.

– И ты хранил мою тайну. О которой я не подозревал. – Он изучает Авери. – Что ж, сумел сохранить один секрет, сумеешь и другой.