Читать книгу - "Штрафбат. Наказание, искупление (Военно-историческая быль) - Александр Пыльцын"

Забегу несколько вперед, поскольку получил многие архивные документы того времени. При Батурине исчезло это сдерживающее начало, и дисциплина в

батальоне стала заметно хромать. Ну, а некоторые случаи, выходящие за рамки нормального поведения, естественно, не могли оставаться безнаказанными. Так «Приказом по 8 ОШБ № 88 от 8апреля 1945 года» подполковник Батурин объявил Ражеву «за пьянство и дебош 8 суток домашнего ареста с удержанием 50 % денежного содержания за каждые сутки ареста».

Сейчас, когда перед моими глазами лежит ксерокопия этого приказа, я обратил внимание на пять восьмерок и подумал, не специально ли для «оригинальности» были определены эти 8 суток ареста, а не 5 или 10? Если это так, отдадим должное юмору комбата или того штабиста, который готовил этот приказ. А дебош тот заключался в том, что Ражев попросту устроил скандал с неприличной бранью и спьяну не заметил, что свидетелем этой сцены был замполит майор Казаков. Кстати, даже и после этого приказа Ражев оставался моим взводным буквально до самого получения боевой задачи. Что касается взысканий «направо и налево», то вот факты из разных приказов комбата за последний месяц войны и первые мирные дни:

17 апреля — за самовольные отлучки, находясь в госпитале на излечении, арестовать бойца-переменника Гущина В. А. на 10 суток строгого ареста с содержанием на гауптвахте.

28 апреля — за опоздания на учебные занятия лейтенанту Афонину и младшему лейтенанту Писееву — объявить выговор.

5 мая — за нарушение моего приказа, запрещающего вступать в интимные отношения с немецкими женщинами, капитана Гольдштейна арестовать на 5 суток дом. ареста с удерж. 50 %…

8 мая — за самовольный уход из расположения части моему заместителю по строевой части подполковнику Филатову объявляю выговор.

12 мая — за сокрытие документов, выписанного из госпиталя после излечения по ранению бойца-переменника Шульгу А. Т. арестовать на 10 суток строгого ареста с содержанием на гауптвахте

26 мая — капитанов Слаутина за плохой учет личного состава, и Зельцера за обман начштаба, арестовать на 3 суток домашнего ареста каждого с удержанием 50 % денежного содержания…

Если приводить все приказы Батурина о наказаниях, то это займет много страниц. Ограничусь лишь несколькими комментариями к ним:

— в большинстве случаев в приказах о наказании переменников указаны их инициалы, офицеры же часто перечисляются только по фамилиям, даже без инициалов;

— к переменникам почему-то комбат применял только строгий арест с максимальным сроком ареста 10 суток, при котором горячая пища полагалась только один раз в двое суток;

— наверное, бойцы-переменники, прибывшие из госпиталя после ранения, полученного в бою, фактически искупили свою вину кровью, и пока только формально не восстановлены в офицерских правах. Сажать их под строгий арест, как солдат, как-то не по-офицерски;

— к офицерам постоянного состава часто применялся арест, хотя и «домашний».

Как тут не провести аналогию с предшественником Батурина, полковником Осиповым, можно и без комментариев, достаточно привести выписку из одного только приказа:

ПРИКАЗ

№ 192 от 29 августа 1943 года

…4. Напоминаю офицеру Мильхикеру о том, что его вина заслуживает большего дисциплинарного взыскания, но я надеюсь, что в боях он оправдает мои в этом соображения.

Командир 8 ОШБ подполковник Осипов

Начальник штаба капитан Рубилов

Но вот особый комментарий к одному приказу Батурина: 8 мая, когда наш батальон был вне зоны боевых действий и когда все ожидали с часа на час сообщения о долгожданной Победе, своему заместителю, подполковнику Филатову, только месяц назад получившему звание «подполковник», равное комбатовскому, объявляется выговор «за самовольный уход из расположения части». Это же не «самоволка» рядового! Надо полагать, у подполковника были и боевые друзья в соседних гарнизонах. Уж не для того ли комбат объявляет своему заместителю выговор в приказе, а не устно, чтобы все об этом знали? Или чтобы последний не возомнил себя равным Батурину? «Каждый сверчок знай свой шесток»?

Известный читателю по многим боевым событиям капитан Гольдштейн наказан за «интимные отношения» с немкой. Тут не поспоришь о справедливости, хотя по формулировке приказа можно понять, что наказан он за нарушение комбатовского приказа, а не за установку Ставки на этот счет. Но вот почему не отмечен в приказе хотя бы просто порицанием за аналогичное действо весьма приближенный к комбату офицер политсостава батальона капитан Виноградов, попавший в госпиталь по поводу венерического заболевания уже после 9 мая? Или этот недуг ему «ветром занесло», и тот же приказ комбата им не был нарушен?

Что касается наказания Ражева, то мои раздумья о дисциплине вообще, разумеется, приводили к итогам, что дисциплина есть полное подчинение начальнику, но подчинение это должно быть не бездумным, исключающим собственную инициативу, а с душой, с желанием сделать порученное лучше, быстрее, надежнее. То есть предпочитал дисциплину понимания во имя победы над врагом, а не дисциплину послушания в угоду командиру. И не принцип «что хочешь, то и делаю», а стремление сделать нужное во имя осознанной необходимости должно быть главенствующим. Я и сегодня не уверен, что мои мысли совпадают с мнениями маститых психологов. А тогда все чаще сомневался, хватит ли у Жоры Ражева понимания уровня вот этой самой «осознанной необходимости».

Другим взводным тогда, перед Одером, ко мне был назначен недавно прибывший в батальон лейтенант Чайка Алексей Кузьмич. Это был несколько грузноватый, среднего роста большелобый офицер, казавшийся нам уже пожилым (хотя ему тогда было не больше 35 лет), с редкими светлыми волосами и большими залысинами. За его неброскостью угадывались и острый ум, и решительность. Его сразу же избрали парторгом роты. Он как-то по-особому был скроен, как образец комиссара гражданской войны, не хватало лишь кожаной тужурки. И я сразу подумал: ну вот, и у меня свой Фурманов есть!

Вообще большая часть штрафников, чувствуя особенность предстоящих боев, были сосредоточенно-молчаливы, даже будто подавлены неотвратимой неизбежностью близящейся опасности, когда так долго длившаяся война идет к концу, возможно к самому нелегкому Все мы знали, что принесло нам «вчера»: многие погибли, но нам, живым, повезло. Но кто знает, чем обернется для нас «завтра»? Мы, командиры штрафников, понимали, что с этими людьми нам вместе идти на верную смерть, может, для каждого из нас «последний парад наступает», что наша командирская жизнь зависит во многом от того именно, как они будут драться, с какой долей умения и ответственности. Штрафники, конечно, думали, что их будущее зависит и от нас, командиров, от нашего боевого командирского умения.

Вместе с моим «комиссаром» Чайкой в батальон прибыл из резерва комбата младший лейтенант Семенов Петр Гаврилович, рождения 1924 года. Курносый, с почти мальчишеским лицом, обильно усыпанным веснушками, будто кто-то еще в детстве, балуясь, сбрызнул его щеки и нос кистью, смоченной светло-коричневой краской, да так и не смытой с тех пор. Несмотря на свой ребячий вид, боевой опыт у него, в отличие от Жени-«Кузнечика», солидный: в Красной Армии с 1942 года, на фронте с апреля 1943-го, три ранения, орден Отечественной войны II степени. Моим заместителем (опять, по-батурински, «дублером») был назначен состоявший на должности командира 2-й стрелковой роты капитан Николай Слаутин, округлый, как бочонок или двухпудовая гиря, хотя толстым его не назовешь.