Читать книгу - "Зеркало времени - Николай Петрович Пащенко"

class="p1">Но когда, вслед за тем, совершенно неожиданно «видишь» именно его глазами сцену его гибели, тогда всё острее и насыщеннее начинаешь понимать, что только он, и никто другой, всё же имеет к тебе всё-таки самое непосредственное отношение. Да и последние его жизненные впечатления таковы, что волнуют, хотя порождены событиями, происшедшими, естественно, ещё до моего рождения, и вообще давным-давно.

Непосредственно мне они — перипетии его отшумевшей жизни, — казалось бы, ничем не угрожают. И в то же время таинственнейшим и сокровеннейшим образом с моей жизнью связаны. Потому что это — назначенная мне судьба.

Так ведь я этого сокровенного знания и добивался, не так ли? Знание, это новое для меня знание, вытащенное из подсознания (из подсознания ли? — не однажды я задавал себе этот вопрос), оказывается совершенно неожиданным и оттого волнует.

Поэтому всё, что я «увидел» в своём собственном подсознании (все-таки в подсознании, о чем чуть позже), — для меня объективный факт.

Всё, что я при этом ощутил или почувствовал, — лично для меня тоже факты. И, соответственно, тоже объективные. Хотя я не имею доступа к японским архивам и ничего проверить не могу.

Когда для исследования и анализа я периодически вызываю в памяти ранее последовательно увиденные пять картин (четыре неподвижных и черно-белых, как фотографии, и одну — словно из киноленты — «движущуюся», покадрово подвижную, а через некоторое время и приобретшую цветность и ещё большую жизненную убедительность), они всплывают перед внутренним взором в такой же привычной нечёткости, расплывчатости, фрагментированности, без эффекта всеохватного видения, то есть в той зрительной форме, в какой сознание подаёт мне любые зрительные впечатления, накопленные в течение всей моей нынешней жизни, если только при этом не находится в состоянии экзальтации, эмоционально или болезненно не возбуждено.

Через какое-то время извлечённые из подсознания зрительные образы, если к ним достаточно часто обращаться, могут приобрести обычную многоцветность.

В тот последний его день и в той географической точке земного шара, где он погиб, утро было маловетреное, холодное, с плотной, как бы самосветящейся дымкой, закрывающей и на высоте и внизу, у волн, океанские дали. В небе дымка скрадывала очертания облаков выше и во все стороны от истребителя, и лишь местами, кое-где наверху, сквозь нее слабо просвечивали извилистые облачные кромки, освещаемые солнцем. Даже тени облаков, проскакивающие по капоту двигателя и фонарю пилотской кабины, из-за наличия дымки под солнцем не были контрастными. Океан, расстилающийся внизу, сквозь эту дымку выглядел матово-зелёным, словно поверхность его вод слегка заиндевела.

Ниже полукилометровой высоты дымка отступила от самолета, но свечение кромок облаков погасло, и в кабине потемнело. Горизонт по-прежнему не различался.

Судно виднелось прямо перед полого пикирующим на него самолетом: тёмно-серый сквозь толщу насыщенного влагой воздуха, а вблизи — чёрный с подтёками ржавчины на бортах — корпус, белая надстройка с прямоугольными иллюминаторами, одна высокая чёрная дымящая труба, две кран-мачты над носовыми и кормовыми трюмами. Отвесный нос почти без буруна мягко режет зеленовато-бирюзовую океанскую рябь. Корма далеко выступает назад, нависая над винтом и рулём. Нет, это явно не «Либерти» военной постройки, а нечто гораздо более древнее.

Судно идёт среди беспорядочных двух-трёхбалльных волн без гребней и барашков. Ни души на палубе.

Но «телом» пилота явственно ощущается частое вздрагивание лёгкого самолета в воздухе, — вероятно, его обстреливают. Может быть, стреляют зенитки с поблизости идущих американских военных кораблей, может быть, долбят по фюзеляжу и дырявят крылья японского истребителя преследующие его палубные «Хеллкэты».

Я этого сейчас не знаю, но толчки и вздрагивание его самолёта ощущаю (я, даже я ощущаю!) отчётливо.

Это — не как кинолента, которую можешь прокручивать бесконечно. «Вытащил» один раз, а прокручиваешь потом только то, что записалось уже сейчас в сознание, в действительную память. И я не мазохист, чтобы получать наслаждение от повторных просмотров в подсознании последних жизненных впечатлений нечужого, оказывается, для меня человека.

Нет, камикадзэ, то есть специальным пилотом-смертником он не был.

Как глубоко внутри себя я понимаю, этот лётчик был, по-видимому, в звании майора и то ли командовал авиаполком или тем, что от полка ещё оставалось, то ли, что вероятнее, — я чаще и чётче чувствую второе, — был начальником штаба авиачасти, базировавшейся, мне представляется, на одном из Курильских островов, принадлежавших тогда Японии после русско-японской войны начала ХХ века. Возможно, его авиачасть базировалась на острове Итуруп, который японцы называют похоже — Эторофу. Большей определённости в его должности я от подсознания также пока не добился. Как и некоторых других несомненно важных деталей.

Если он был майором, а не капитаном третьего ранга, то являлся летчиком сухопутной, армейской авиации и, значит, летал, скорее всего, на истребителе Ки-43, поставлявшемся для сухопутной авиации, а не на палубном «Зеро» военно-морской или базовой авиации. Сквозь более чем полувековую толщу времени я не могу определенно различить внутренний вид пилотской кабины, да если бы это мне и удалось, я нынешний не в состоянии сказать, на какой машине он выполнял свой последний полет.

Подсознание сообщает, что это был новенький истребитель «Хаябуса» модели Ки-43-III, «Сокол-сапсан» по-японски. Что и говорить, «собеседник» мой, моё подсознание, или сверхсознание, совсем не из простых. Нехотя допускаю, что он мог летать и на Ки-43, а потом на перехватчике «Шёки-Демон», и наоборот. Ведь оба истребителя имели двигатели воздушного охлаждения с цилиндрическими капотами в носовой части фюзеляжа. Военные снимки этих машин вызывают во мне одинаковое волнение и какое-то внутреннее уважение, рождаемое видом совершенного оружия и чувством личной причастности к нему, даже, пожалуй, ощущение защищённости, окажись я вдруг вновь в пилотской кабине. С течением времени внутри себя я оказываюсь не детально, а интуитивно хорошо знаком с этими истребителями. Временами мне кажется даже, что отключив сознание, наработанное мной уже в моей жизни — сознание мне в этой попытке просто мешало бы, подсказывая, например, что делать этого вообще не стоит, как бы чего не вышло, — я «вспомнил» бы то, что знал японский лётчик, и смог бы поднять в воздух эти истребители и управлять ими, а может быть, справился бы с управлением и другими машинами, на которых он в своей жизни летал и довел искусство пилотирования до автоматизма. Только проверить это не просто. Где взять эти давно списанные машины, да и кто бы меня допустил на них взлететь?

Я поинтересовался также, не получил ли японский майор новый боевой самолет благодаря своему служебному положению в то время, как подчинённые летали на дряхлеющем старье? И подсознание дало наконец более определенный ответ: майор раньше летал на «Хаябусе» первых