Читать книгу - "Свято место пусто не бывает: история советского атеизма - Виктория Смолкин"

Восприятие Лопаткиным сквозь атеистическую призму нестабильной идеологической ситуации в Чехословакии после 1968 г. может многое поведать о том, как тенденции позднего коммунистического периода вынуждали советское руководство пересматривать отношения между политикой, идеологией, религией и атеизмом. В неспокойном политическом климате Чехословакии тех лет – и не только там – религиозность стала восприниматься не только как признак принадлежности к отмирающей духовной культуре, которая постепенно вытесняется из жизни атеистическим просвещением и социалистической обрядностью, но и как политическое выражение оппозиционности по отношению к социалистическому образу жизни. В этой атмосфере чья-либо позиция по академическому вопросу – например, о том, является ли научный атеизм составной частью партийной работы по коммунистическому воспитанию (то есть идеологией) или же академической дисциплиной, изучающей религию (социологией), – приобретала политическое значение. Сам факт, что молодые атеистические кадры стремились очистить социологию от идеологии – и что некоторые из них желали отвергнуть социалистический проект в целом, – делал позицию по отношению к религии и атеизму индикатором политической преданности делу коммунизма.

Вплоть до 1970‐х гг. специалистов по научному атеизму больше всего беспокоило, что секуляризация продвигается не так быстро, как предсказывал марксизм-ленинизм, но они по-прежнему были уверены, что секуляризация воплощает собой логику истории и что история завершится исчезновением религии и построением коммунизма⁹¹⁸. В течение 1970‐х гг. эта уверенность начала подтачиваться на фоне ряда тенденций. Во-первых, все более сложная панорама духовной жизни в СССР, вырисовывавшаяся в ходе социологических исследований, заставила пересмотреть сложившееся понимание перспектив религии и выделить в спектре человеческих убеждений еще одну возможную позицию – индифферентность. Во-вторых, сохраняющаяся неэффективность атеистической работы приводила к тому, что сами атеистические кадры все более разочаровывались в своей противоречивой роли – агентов идеологической трансформации и одновременно специалистов в сфере общественных наук. В-третьих, упорный отказ творческой интеллигенции участвовать в атеистическом проекте, усугубляемый ее растущим интересом к религиозному наследию и духовным вопросам, сделал явным отчуждение интеллигенции от правящей партии и ее идеологии. И наконец, советская молодежь – с точки зрения партии – становилась все более «потребительской» как в материальном смысле (что проявлялось в фетишизации ею западных товаров), так и в духовном (что проявлялось в ее неудовлетворенности официальными концепциями мировоззрения и в поиске альтернатив).

В конце советского периода интеллигенция и молодежь – а также отношения между этими социальными группами – становятся первостепенным объектом идеологической работы, поскольку руководство партии верило, что интеллигентское богоискательство оказывает пагубное влияние на молодое поколение. К 1980‐м гг. у партии прибавился еще один повод для беспокойства: советское общество превращалось в рынок самых разнообразных религий, идеологий, духовных учений и контркультур. Если в 1970‐е гг. атеистические кадры все еще концентрировали свои усилия на задаче преодоления идейной индифферентности населения, то к тому времени, когда Горбачев становится Генеральным секретарем ЦК КПСС, религия вновь стала политической проблемой для советской коммунистической идеологии – как это уже было однажды.

В конечном итоге источником самого глубокого разочарования для советских пропагандистов атеизма стал сам советский народ, поскольку им так и не удалось воплотить в жизнь атеистический идеал идейной стойкости, научного мировоззрения и социалистического образа жизни. Как сформулировал один участник круглого стола в обществе «Знание» в 1985 г., посвященного вопросам научного атеизма,