Читать книгу - "Время банкетов - Венсан Робер"

Население Амьена, которое расписывали как в высшей степени робкое, в высшей степени пугливое, занятое исключительно своими частными делами, встретило нас настоящим взрывом чувств великодушных и патриотических. Наша страна не безнадежна, но она нуждается в политическом образовании, в нравственном воспитании, и именно в этом, должно быть, заключается великая цель подобных собраний; а кроме того, они готовят точку опоры и поддержку, которые понадобятся нам однажды для защиты от сумасбродных выходок наших анархистов, социалистов, коммунистов и проч. Я не устану повторять: если мы хотим уберечь нашу страну от катастрофы, нужно объединять, поощрять, выводить наружу, так сказать, выпускать на улицу, приучать к свежему воздуху и простору больших площадей тех добропорядочных людей, которые исповедуют либеральные мнения, но предпочитают сидеть по домам, хотя их у нас подавляющее большинство; нужно, чтобы от бездействия они перешли к деятельному вмешательству в публичные дела, и тогда все будет спасено. Следует писать об этом и за это бороться без устали, без остановки; это единственная достойная и полезная вещь, какую мы можем сделать. Манифестацию нашу завершило происшествие, на мой взгляд, очень счастливое; ко мне явилась многочисленная делегация амьенских рабочих с великолепным букетом и письмом, в котором от имени своих товарищей они выражали признательность и сочувствие нашей борьбе за конституционную реформу и свободу. <…> У рабочего класса больше здравого смысла, чем у людей, которые называют себя его защитниками и не находят другого способа ему услужить, кроме как натравливая его на буржуазию и разжигая новую социальную войну, от которой первыми пострадают не кто иные, как рабочие^[625].

Избранная стратегия была довольно рискованной, и династические зачинщики кампании банкетов прекрасно это сознавали^[626]. В конце концов ее сторонники потерпели поражение, но были очень близки к победе. Помешали непредвиденные обстоятельства: стрельба на бульваре Капуцинок, «прогулка трупов»^[627] и мундир национального гвардейца на одном из них — все то, что в ночь с 23 на 24 февраля разожгло восстание. Сама же по себе стратегия эта не была ни посредственной, ни смешной. Серьезность социального положения бросалась в глаза проницательным наблюдателям, всем тем, кто был способен оценить нынешнее состояние страны и помнил о причинах и ходе предшествующей революции: большая речь Токвиля в палате 24 января 1848 года не только очень похожа на первую парламентскую речь Гизо в ходе обсуждения адреса двухсот двадцати одного депутата, но и очень широко использует аргументы династических инициаторов кампании банкетов. Было бы совершенно неправильно смотреть на эту кампанию только глазами тех, кто, как Жирарден, в ней не участвовал («Мы не принадлежим к числу поклонников холодной телятины»^[628]) или кто, как редакторы «Газеты прений», был заинтересован в ее высмеивании.

Так же неправильно, я полагаю, утверждать, что все дело было в личных амбициях и что «в действительности министерство не нравилось либеральным лидерам (оппозиции) только длительностью своего пребывания у власти»^[629]. Разумеется, вожди династической оппозиции в основном разделяли взгляды Дюшателя и Гизо на экономическую и социальную политику, а также на поддержание общественного порядка. В этом нет ничего удивительного, поскольку и те и другие принадлежали к одной социальной среде, все были крупными нотаблями; именно поэтому представители династической оппозиции неустанно напоминали, что они приверженцы порядка, искренние и глубокие консерваторы. Но из этого отнюдь не следует, что от сторонников министерства их отделяли только личные амбиции и ревность; ведь политические расхождения могут касаться лишь выбора средств, но от этого быть не менее глубокими. Что же касается амбиций, то они в куда большей степени были свойственны Тьеру и именно они, а не политические убеждения в первую очередь отделяли его от Гизо; но Тьер старательно держался в стороне от кампании банкетов. Дювержье де Оран и Барро, внимательно наблюдавшие за тем, что происходило в Великобритании, по-видимому, смотрели на вещи шире, чем Тьер, который никогда не выступал за избирательную реформу; кроме того, оба они, как настоящие либералы, исходили из гораздо менее куцего понимания свободы слова. Они были убеждены, что «право собираться публично и публично выражать свое мнение, оставаясь в рамках закона, существует для всех, для ультрарадикалов и для радикалов умеренных, для представителей конституционной оппозиции, но также и для консерваторов, если они пожелают им воспользоваться»^[630]; они считали, что именно свободные дебаты позволят просветить жителей страны и разоблачить с помощью публичных обсуждений «теории самые экстравагантные», положить конец тому беспорядку в мыслях, который возмущает пугливых консерваторов. Великая либеральная партия конца эпохи Реставрации, которую Дювержье, как ему казалось, воскресил в ходе кампании банкетов, очень высоко ценила свободу собраний и саму по себе, но также и потому, что видела в ней самую надежную гарантию разумного политического развития, быстрого, но не резкого, — такого развития, с каким могли бы согласиться и люди левых убеждений. Что же касается угрозы беспорядков, в ходе обсуждения в парламенте Дювержье напомнил, что подобные собрания в конечном счете проходят куда спокойнее, чем нынешние английские митинги; к тому же, согласно афоризму Руайе-Коллара, который Дювержье любил цитировать, свободные правительства предназначены вовсе не для того, чтобы убаюкивать граждан. Дювержье настаивал: противостоять «прогрессу коммунистических идей», пугавшему многих наблюдателей, только с помощью репрессий, как явно намеревался Дюшатель, — ошибочное решение, и британцы были совершенно правы, когда в борьбе против чартизма повели себя иначе.