Читать книгу - "Сказание о Старом Урале - Павел Северный"

Акинфий Демидов вернулся домой в день похорон Настеньки.

Караульный, дремавший на солнышке возле башенных ворот, очнулся, услышав бойкий перезвон бубенцов. Он едва успел привскочить с лавочки, как мимо промчалась тройка белых лошадей. Экипаж хозяина! Караульный ахнул от неожиданности: ведь уезжал хозяин на тройке гнедых. Померещились, что ли, эти сказочные белые кони?

Экипаж въехал в пустынный двор. Акинфий Демидов в сердцах закричал:

– Сдохли, что ли?

В это время Шанежка валялся на постели в своей избе. Он так и похолодел весь, узнав голос хозяина. Вскочил с постели, посмотрел в окно, тоже оторопел, глянув на белую масть лошадей. Опрометью кинулся к хозяину, всходившему на ступени подъезда. В ту же минуту из дому вышел Самойлыч. Демидов, не ответив старому слуге на поклон, крикнул сердито:

– Где вся дворня? Куда провалилась?

Шанежка, подобострастно кланяясь, отвечал за Самойлыча:

– На погосте все... С благополучным вас возвратом, батюшка Акинфий Никитич.

– Почему на погосте все? Кого хороните?

– Настенька преставилась, царствие ей небесное. На запрудном погосте упокоится. Все туда и подались,

– Отчего померла?

– В пруду утопла.

– Купалась, что ли?

– В садовом утопла. Сама порешила себя.

– Дьяволы! Покойником в доме хозяина приветите после долгого пути.

– Тредневось горный командир мимо нас проследовал.

– Без тебя наслышан. Хорошо, что хватило у вас ума маршем встретить слугу государыни. Самойлыч, баню! Всего меня пылью запорошило.

Уже от дверей Демидов крикнул кучеру:

– Данила, коней помыть, досуха протереть и выскрести. А через часок сюда во двор в недоуздках привести... Не лошади – сокровища!

* * *

Вымытый Самойлычем в бане, Демидов напился квасу, надел новый, только что сшитый в столице шелковый камзол вишневого цвета с золотым шитьем. Оглядел себя в зеркале, крикнул Самойлычу:

– Маремьяну ко мне!

– Изволили запамятовать, сударь-с: на погосте она со всеми.

– Ишь ты! И старуха, стало быть, там? Небось когда мой час пробьет, вас за гробом плетями придется гнать?

– Чур, чур, наше место свято! Страсти какие, господь с вами, сударь-с...

Демидов резко обернулся на знакомый, давно не слышанный голосок... Сама пожаловала!

– Сусанна Захаровна! Самойлыч, вон!

Она кинулась к нему, охватила его шею, целовала часто, шептала, задыхаясь от волнения:

– Родимый! Радость моя! Воротился? Соскучилась, тоскую, а он там, в Петербурге, и бровью не ведет... Дай поглядеть на себя. Нарядный какой! Тревожилась... Здоров ли?

Сусанна увлекла Демидова в глубокое кресло, прижалась вся к его груди.

– Притомился, поди, с дороги, а я вот так сразу и к тебе?

– Милая! Всю дорогу только о тебе и думал. Скучал. Вижу теперь, слава богу, что ты прежняя. Нет, лучше прежней.

– Неужли печаль о тебе меня не состарила?

Демидов взял в ладони ее лицо.

– Рано тебе стареть!.. Скажи-ка... Прокопий-то как тут? Что-то у вас приключилось? Где он? Почему отца не встречает?

– На погосте. Жалится по Настеньке. Скоро воротится.

Акинфий позвонил лакею.

– Самойлыч, вели кому-нибудь мигом слетать на погост и сказать сыну о моем приезде.

Сусанна все нежнее ластилась к своему властелину.

– Расскажи, как жила без меня?

– Жила-поживала, тоску наживала. Вторую неделю бессонницей маюсь, тебя ожидая. Сны про тебя ласковые видела. Иной раз пробужусь от забытья и будто слышу колокольцы. Соскочу с постели – только тогда и пойму, что мерещится.

– С чего это хроменькая утопилась? Когда?

– В самый день, как командир проехал.

– Небось Прокопий обидел?

– Кто их знает! Девичья жизнь, как веточка неокрепшая – любой ветерок сломать может. Да не думай ты о грустном с приезда! Лучше расскажи, как в столице без меня проказничал. Страсть люблю такие рассказы. Меня-то когда в Петербург свозишь? Вот небось где жизнь-то веселая!

– Ох, Сусаннушка, лучше и не спрашивай. Такая жизнь, что в озноб кидает.

– Матушки государыни полюбовничек небось скучать ей не дает? Всю Россию к рукам прибирает? Так, что ли?

– Тише, родимая! Лучше не поминай про него. За одни слова, какие сейчас молвила, голову с тебя снимут да и мою не помилуют.

– Как велишь.

– Да не велю, родимая, а прошу только: про герцога поосторожнее! А лучше до поры и вовсе о нем не поминай.

– Батюшки мои! Сейчас только приметила: паричок новый. Французский, наверно?

– Нет, немецкий. Теперь в столице такие носят. Одежу тоже при дворе на немецкий лад стали шить. И еще мода завелась табак нюхать.

– Государыню, поди, увидеть довелось? Вот счастливый-то!

– Раза три удостоился сей чести. Даже в карты меня усадить изволила за своим столиком.