Читать книгу - "Святой Грааль. Во власти священной тайны - Ричард Барбер"

Дева Грааля появляется на акварели Россетти, созданной в 1865 г. (цветная вклейка V) и представляющей собой эскиз для предполагаемой фрески в Оксфорд-Юнион. Дева протягивает потир Галахаду, который приближается к ней вместе с Ворсом и Персевалем. Они держатся за руки, словно исполняя церемонный придворный танец, и на них взирают краснокрылые херувимы. Над девой парит Дух Святой в виде голубя, а у ее ног распускается белая лилия — символ девственной чистоты. На заднем плане — сестра Персеваля. Общий дух картины — иератический и ритуальный: рыцари движутся как во сне; их глаза закрыты, головы преклонены перед Граалем. Никакого чувства откровения или величия: это картина обретения, достигнутого с таким трудом, образ усталости и завершенности поисков.

_{20. «Дева Святого Грааля». — Рисунок Данте Габриэля Россетти, 1857 г., акварель. Голубь над головой девы — символ Святого Духа; помимо Грааля, дева держит в руке хлебы для причастия.}

В последний раз Россетти обратился к теме Грааля в литературе: в живописи он уже отошел от изображения артуровских сюжетов, но в письме к Суинберну^[364], написанном в 1870 г., признавался: «Если я еще что-нибудь создам… то это будет «Божий Грааль», поэма о Ланселоте». Вскоре он пояснил, что это будет рассказ об «утрате Сангкреаля Ланселотом — тема, цель которой — подчеркнуть превосходство Гвиневры над самим Богом». Здесь, как отзвук поэмы, ряд херувимов сочетается с мотивами фресок в Оксфорд-Юнион: это — спящий Ланселот и яблоня. Замысел Россетти оригинален: он хочет рассказать историю с точки зрения Ланселота, и нетрудно представить, что, если бы автор завершил картину, она напоминала бы мрачный финал истории поисков Грааля у Морриса.

Программа фресок для Оксфорд-Юнион, составленная Россетти, не нашла всеобщего понимания. Карикатура Макса Бирбома на Бенджамина Джоуэтта, известного своими либеральными религиозными взглядами, решительно отвергающими мистицизм, задает вопрос: «И что же вы намерены делать с Граалем, когда найдете его, мистер Россетти?» Это — выражение той подозрительности, с которой многие относились к склонности прерафаэлитов к мистике. Дело в том, что Грааль лежит одновременно на границе нескольких миров, в которых большинство писателей Викторианской эпохи чувствовали себя не вполне уютно. Если чистота Галахада подвергается серьезному испытанию при столкновении с эротизмом, только укрепляющим его целомудрие, а обретение Грааля оказывается непосильной задачей для Ланселота и подавляющего большинства рыцарей, то Грааль в качестве евхаристии в средневековом ее понимании также выходил за рамки тем, допустимых в поэзии. Только Теннисон в своих «Королевских идиллиях» с явной неохотой упомянул о Святом Граале. В 1859 г. он писал герцогу Аргилльскому, побуждавшему его продолжить работу над этой темой, предложенной историком Маколеем^[365]:

_{21. «Единственное замечание, которое сделал бы Бенджамин Джоуэт о фресках в Оксфорд Юнион». Карикатура Макса Бирбома из книги «Россетти и его окружение»: «И что же вы намерены делать с Граалем, когда найдете его?»}

«Что же до предложения Маколея о Сангкреале, я очень сомневаюсь, что подобными вещами можно заниматься сегодня, не рискуя навлечь на себя всеобщее негодование. Было бы слишком играть священными вещами. Старинные писатели верили в Сангкреаль. Много лет назад я написал «Ланселот и поиски Грааля» самыми лучшими стихами, которые я когда-либо писал, или нет, я их не написал, а создал в голове, и теперь они ускользнули из памяти».

Когда примерно десять лет спустя поэма была создана, Эмили Теннисон^[366] записала в дневнике:

«Сомневаюсь, что «Святой Грааль» можно было написать только для того, чтобы доставить удовольствие мне, а также чтобы исполнить пожелание королевы и кронпринцессы. Возблагодарим Бога за это. Он [Геннисон. — Пер.] задумал эту тему много лет назад, когда еще только начинал писать об Артуре и его рыцарях».

Медлительность Теннисона при создании этой поэмы нашла отражение в его пессимистическом взгляде на поиски реликвии, хотя финал его поэмы не столь мрачен и драматичен, как у Уильяма Морриса. Воззрения Теннисона проистекают не из его личных сомнений или раздумий, а из страха, что порядок и идеальная система управления, сложившиеся во владениях Артура, не смогут сохраниться долго. Старинные романы воспринимались громадным большинством аудитории как аллегория триумфов и побед викторианской Британии.

Эти строки из речи Артура представляют собой — в духовом смысле — ключевые и центральные стихи во всех «Королевских идиллиях»: