Читать книгу - "Тёмный путь - Николай Петрович Вагнер"

пятнадцати или двадцати минут, как раздалось церковное пение, и на бастион пришла целая толпа из Севастополя, преимущественно солдат и моряков.

Впереди высокий унтер-офицер нес крест, точно знамя. За ним шел хор из военных, а за хором выступал наш отец Александр, известный всем севастопольским бастионам. Не раз он ходил в ночные атаки вместе с севастопольцами и с крестом в руке укреплял и воодушевлял храбрых защитников.

Целое облако пыли внесли импровизированные богомольцы. Перед бастионной иконой поставили маленький стол, на него серебряную миску со святой водой. Все торжественно суетились, и Простоквасов принимал уже деятельное участие в этой суете.

Я смотрел на лица наших солдатиков. Они все точно преобразились. Каждый как будто ушел куда-то внутрь и смотрел так серьезно, такими глубокими блестящими глазами. Каждый молился с таким восторженным увлечением. Многие стояли на коленях и шептали вслух молитвы. У многих слезы текли из глаз.

Я оглянулся назад, на угол, в котором осталась наша компания. Там в тени стояла княжна впереди всей группы. Мне казалось, что на ее лице был какой-то вопрос, какое-то недоумение. Оно было сосредоточенно и грустно-задумчиво.

Когда начали прикладываться к кресту и в толпе опять началась суетня, то я снова оглянулся в дальний угол. Но княжны и компании там уже не было.

Я бросился к выходу из бастиона. Я думал их встретить где-нибудь на скате кургана, но их нигде не было.

Я взбежал на угловую башню и взглянул на поле. Везде еще продолжалась уборка тел, везде сновали группы солдат, возились, копошились, везде несли носилки с ранеными и убитыми. Точно муравьи, вытягивались в длинные цепочки и пропадали в неприятельских траншеях. Кое-где сновали фуры с красными крестами или платформы, на которые правильными рядами укладывали убитых.

Я взглянул налево. Там, вдали было облачко пыли, скакала кавалькада, и впереди всех чернела женская фигурка в шляпе-берсальерке.

LVII

В эту ночь – чуть ли не единственную ночь под Севастополем – батареи и траншеи молчали. И как-то странна, непривычна была тишина после несмолкаемого грома и штурма.

Я почти всю ночь бродил по полям и долам. Это тоже была привилегия этой ночи. Облака неслись друг за другом, легкие зеленовато-серебристые, облитые лунным светом. Порой они раскрывали ярый, почти полный месяц. Он серебрил всю даль и поле, на котором чернели лужи свежей, невысохшей крови.

Но все ужасы битвы как-то стушевались, отодвинулись, ушли куда-то вдаль, а на сердце было легко, как в теплый праздничный, весенний день.

Помню, я пристально посмотрел на месяц и вдруг вспомнил о ней.

Мила, величава, как месяц полночный, Царица мечтаний и песен, и снов. Как он, недоступна, в красе непорочной, Оковы дарит, но не носит оков. Разбейся же, сердце! С высокой лазури, С лазури не сманишь на землю светил.

Да почему же «не сманишь», думал я и при этом припомнил отзыв Фарашникова.

– Она, сударь ты мой, девка самая противная. Дразнит тебя. Хвостом пред тобой виляет. А в руки не дается. Сущая гад!

И еще припомнил, как при этом Сафонский торжественно продекламировал:

Не то гая сущая, Что деньги берущая И тебя сосущая.

Я помню, при этом плюнул и пошел вон.

Я понимаю, что если бы она не была так хороша собой, то их ожесточение против нее не было бы так полно и радикально. Они не могут понять ни ее оригинальничанья, ни ее своеобразного взгляда на вещи. Они ненавидят, потому что много, бессознательно любят. Я несколько раз замечал, как взгляды всех, решительно всех, были прикованы к ней. Они ненавидели и в то же время невольно любовались ею.

Говорят, что бабка ее была черкешенка или грузинка, но все равно; она сама – лучший тип женщины нашего кавказского племени… И в особенности эти мучительно жгучие, большие черные глаза!.. Сколько в них силы!!

Они часто являлись мне во сне, но это уже не был тот кошмар, который так болезненно преследовал меня после того вечера, как я увидал ее в первый раз.

LVIII

После бури наступило затишье: после штурма Севастополь отдыхал. Неприятель не тревожил его почти до конца июня. Мы же до того свыклись с обыкновенной бомбардировкой, что она для нас являлась чем-то вроде уличного шума от колес и всякой возни. И среди этой условной тишины везде на всех бастионах царила убийственная скука…

Взойдет летний, жаркий, скучный день и тянется, как медленная пытка, вплоть до душного вечера. Товарищи дуются в карты под защитой какого-нибудь блиндажика; а я брожу, как тень тоскующая, и жажду хоть капли чего-нибудь, чтобы занять мою ноющую душу.

По временам, вечерами, мы собирались на шестой бастион. Там был разбитый рояль. Сюда приходили любители с скрипкой, флейтой, кларнетом и устраивали нечто вроде музыкального вечера, с аккомпанементом вражьих выстрелов. Лейтенант Тульчиков, брюнет, красавец, с прекрасными тенором, угощал ариями и романсами. В особенности один романс тогда врезался в моей памяти и раздавался в ушах днем и ночью. И до сих пор, как только я услышу этот романс, то тотчас же все севастопольское время воскресает в памяти с поразительною ясностью, со всеми его перипетиями и «мучительными днями». Вот и теперь я как будто слышу, как он начинает глухо, morendo:

Вглядись в