Читать книгу - "Гражданин Бонапарт - Николай Троицкий"

Утреннее заседание Совета пятисот 18 брюмера открылось значительно позднее, чем в Совете старейшин, - между 11 и 12 часами. Председательское кресло занял президент Совета Люсьен Бонапарт. Не обращая внимания на попытки якобинцев выяснить сейчас же, что означают парламентские слухи о каком-то заговоре, он дал слово секретарю. Тот прочел декрет Совета старейшин о переводе обеих палат Законодательного собрания в Сен-Клу. Люсьен сразу же прервал заседание, отложив его, согласно декрету, на завтра, когда обе палаты соберутся в Сен-Клу.

Депутаты-якобинцы не стали возражать против декрета верхней палаты, но занялись обсуждением и согласованием возможных действий на следующий день. Тут подсуетился Бернадот. В отличие от других генералов-якобинцев, Журдана и Ожеро, он не мог примириться с тем, что Бонапарт сыграет ту самую роль, которая так манила его самого. Поэтому Бернадот предложил якобинцам такую идею: пусть Совет пятисот в соответствии с декретом Совета старейшин назначит Бернадота командующим войсками на равных правах с Бонапартом, что приведет к созданию дуумвирата: рядом с генералом старейшин - генерал пятисот. «Итак, - комментировал эту идею дуумвирата А. Вандаль, - Бернадот питал необычайную надежду - подняться с помощью парламентского декрета на одну высоту с Бонапартом, стать с ним рядом, на равной ноге, с задней мыслью устранить его, если обстоятельства сложатся благоприятно, остаться одному хозяином положения и распоряжаться им»^[1126].

По совокупности данных из разных источников Альбер Вандаль заключил, что якобинцы в Совете пятисот «приняли к сведению» предложение Бернадота, хотя и «не видно, чтобы большинство депутатов усвоило себе его идею». Как бы то ни было, «они решили бороться» за свое status-quo, а поскольку «они были добрые бойцы, смелые и упорные, весьма способные силой овладеть парламентским собранием», то представляли собой «крупную опасность» для бонапартистов^[1127].

Верные Наполеону члены («брюмерианцы», как стали называть их в те дни) Совета пятисот, безусловно, информировали его - так или иначе - об этой «крупной опасности». Владея такой информацией, он понимал, что подчинить себе нижнюю палату законодателей будет гораздо труднее, а конституционно договориться с ней практически невозможно. Сьейес разделял его опасения и от страха перед возможной неудачей заговора, что грозило и его голове, и его «сабле» гильотиной, предложил единственное, как он полагал, радикальное средство успешно осуществить coup d’état: немедленно арестовать якобинских вожаков и тем самым обезглавить оппозицию. Наполеон отказался наотрез.

«Было бы ребячеством объяснять этот отказ щепетильностью по отношению к Конституции или чрезмерным уважением к личной свободе, - так разъяснял позицию Наполеона А. Вандаль, и с ним нельзя не согласиться. - Истинная причина разногласия крылась в том, что Сьейес держался революционных традиций. Бонапарт же все хотел сделать по-новому <...>. Сьейес не допускал, что революцию можно довести до конца, не прибегая к революционным приемам. Бонапарт был достаточно уверен в себе, в своем могуществе, в своей неотразимости, чтобы позволить себе обойтись без крайних мер, чтобы присоединить к своей силе красивую декорацию - роскошь великодушия. Все слишком крутые меры, казалось ему, исказили бы картину им организованного переворота и шли вразрез с его собственным взглядом на свое возвышение; главной его задачей было добиться власти не только без кровопролития, но и без борьбы, без насилия, чтобы прежние авторитеты и партии всюду сами сошли со сцены»^[1128].

Уверенность в себе, в своей неотразимости всегда сочеталась у Наполеона с готовностью к любому риску, но и не исключала (на всякий случай!) осмотрительности. Так и теперь: он не мог бы даже подумать о том, что затеял Сьейес (частным образом, негласно нанял для себя экипаж и приказал кучеру держать лошадей наготове так, чтобы в любой момент, если дело обернется плохо, бежать из Парижа^[1129]). Но и Наполеон, при всей своей уверенности в успехе, соблюдал необходимый минимум осторожности. В ночь на 19 брюмера он, ложась спать, сказал Л. А. Бурьену: «Ну, сегодня было не так уж плохо. Посмотрим, что будет завтра», и положил возле себя заряженный пистолет^[1130].

Тем временем всю ночь с 18 на 19 преданные Наполеону войска держались настороже. Ланн, охранявший политический центр Парижа - дворец Тюильри, приказал своим солдатам спать вооруженными, не снимая сапог. Париж в те часы казался то ли уныло спокойным, то ли настороженным: улицы города с вечера были пусты, проливной дождь в промозглой тьме угнетал парижан, вызывая у них ощущение сырости, холода, неопределенности.