Читать книгу - "Век Наполеона. Реконструкция эпохи - Сергей Тепляков"

Город быстро набивался людьми. В декабре возобновившиеся «Московские ведомости» писали следующее: «Нет места, годного для жилья, которое не было бы уже занято. Торговля и промышленность распространяются с удивительной быстротой. Построено до 2800 временных лавок, и вся торговая площадь заполнена бесчисленным множеством продавцов и покупателей».

12 декабря город освятили: крестный ход с иконой Владимирской Божией Матери прошел от Сретенского монастыря по кольцу Белого города. По возвращении у монастыря состоялось торжество: главнокомандующий Москвы граф Ростопчин прочел полученные им донесения о новых победах русской армии, прогремел салют из установленных у стен монастыря трофейных французских орудий.

25 декабря 1812 года Александр Первый решил воздвигнуть в Москве храм Христа Спасителя. Император, воспринимавший противостояние с Наполеоном как Божью кару за убийство отца, видел в победе над завоевателем еще и то, что Бог его все-таки простил.

Под Новый год Ростопчин устроил в городе иллюминацию. Правда, москвичи вряд ли пришли от этого в восторг: тогда Ростопчину уже ставили в вину почти все из того, что еще три месяца назад считалось его подвигом.

В это время город уже восстанавливался сам по себе. Этот процесс решено было взять под контроль, и, если уж можно начать город буквально с чистого листа, сделать здесь в прямом смысле город-сад. В феврале 1813 года император Александр учредил «Комиссию для строения в Москве», которая была учреждением не бюрократическим, а скорее производственным: комиссия имела в распоряжении пять кирпичных заводов и несколько «стройбатов», солдаты которых использовались на стройках как чернорабочие. Для финансирования работы Комиссия получила беспроцентную ссуду на пять лет в размере пяти миллионов рублей.

Архитектор Вильям Гесте спешно готовил генплан обновленного города, но император его не утвердил, сочтя, что генплан Гесте не соответствует духу города (до этого Гесте сделал генпланы Царского Села и Саратова, на которых трудно научиться столичному размаху).

Разработкой нового генплана Москвы занимался Егор Челиев, директор первого отделения чертежной при комиссии для строений в Москве. (Интересно, что именно в это время Челиев изобрел цемент, который успешно применялся на восстановлении зданий Москвы и прежде всего Кремля. В 1825 году Челиев издал книжку «Полное наставление, как приготовлять дешевый и лучший мертель, или цемент, весьма прочный для подводных строений, как-то: каналов, мостов, бассейнов и плотин, подвалов, погребов и штукатурки каменных и деревянных строений», где описан способ приготовления цемента путем обжига смеси извести (или мела) и глины с последующим измельчением обожженного продукта. Однако в полном соответствии с русскими традициями она оказалась забыта, и изобретателем цемента считался англичанин Аспри, сделавший это через 11 лет после Челиева. Только в 1948 году книгу Челиева нашли и хотя бы на словах установили историческую правду).

Чтобы в отсутствие генплана Москва не пала жертвой стихийной застройки, Комиссия разработала альбомы «образцовых проектов», по которым москвичам надлежало строить свои дома. (В общем-то это была уже «типовая застройка», от которой недалеко и до «Иронии судьбы»). Если кто-то хотел хоть чем-то отличаться от соседей, то все изменения надлежало согласовывать с архитекторами комиссии. Проект городского особняка разработал Осип Бове, который уже в 1814 году стал в Комиссии заведующим «фасадической части», а фактически – главным архитектором восстанавливаемой Москвы. Город был поделен на четыре части, из которых Бове достался центр – Тверская, Арбат, Пресня и Новинская улица. Кроме итальянца Осипа Бове новую Москву создавали швейцарец Доменико Жилярди и русский Афанасий Григорьев. Интересно, что в отличие от Гесте, которому было к тому времени за шестьдесят, эти трое были молоды: Бове в 1813 году было 29 лет, Жилярди – 28, а Григорьеву – 32.

Кроме строительной была в Москве и другая жизнь. Шампанское в Москве стоило 25 рублей. 1 марта 1813 года вновь открылся Английский клуб. В нем, правда, в первый и единственный за всю историю раз оказался избыток вакансий – на 3 мая из 500 членов клуба объявилось только 388, остальные были кто на войне, кто в эвакуации, кто в могиле. Хотя существовала и очередь из 172 желающих вступить в клуб, старшины его решили не заполнять места «дабы всякий из выбывших членов свободно мог возобновить свой билет».

Весной 1813 года из разных городов начинаются съезжаться студенты и преподаватели Московского университета, а в августе в газете «Московские ведомости» было размещено объявление о возобновлении лекций.

В 1814 году в Москве состоялся первый после войны спектакль: играли драму Бориса Федорова «Крестьянин-офицер, или Известие о прогнании французов из Москвы». Историк Москвы Михаил Пыляев пишет, что «пьеса шла тридцать раз кряду». (До этого спектакли были только в частных театрах, но тоже все патриотические – «Освобождение Смоленска», «Всеобщее ополчение», «Храбрые кирилловцы при нашествии врагов» – кирилловцы было переиначенное крестьянами до неузнаваемости слово гверильясы, партизаны). В январе 1814 года Ростопчин рапортовал царю: «Честь имею повергнуть к стопам Вашего Императорского Величества картину Москвы в ее нынешнем состоянии. В этом городе есть душа, тело и жизнь. В дворянском собрании 460 членов, в английском клубе их более 400. Театр Познякова, где даются спектакли в пользу бедных, не может вместить всех желающих получить места. Сбор превышает каждый раз 1000 рублей. В маскараде платили рубль серебром за вход. Там собралось 980 человек. Эти деньги идут в пользу инвалидов. Бега по льду реки возобновились, лавки заняты и завалены товаром».

В день священномученика Георгия Победоносца 23 апреля 1814 года в Москве праздновали известие о падении Парижа. Ростопчин давал обед и бал в своем доме на Лубянке (том самом, где полтора года назад квартировал Лористон). В доме праздновали господа, а на улице были накрыты столы для народа. На этом вечере был исполнен написанный на стихи поэта Сушкова гимн, главной мыслью которого было то, что Москву сожгли французы: «Други! слушайте, как Царь в Париж входил: Он святые храмы Божьи не сквернил, Он с Угодников оклады не срывал, Он палаты каменны не выжигал, И в покое он оставил весь народ. И никто-то наших Русских не клянет. (…) И в Париже, как в Москве теперь у нас, Веселятся да пируют в добрый час! Жены, девы, стары, малы, весь народ Мимо Русских, не боясь, себе идет, Принимает, как друзей, в домах своих, Угощает, а не прячется от них». Публика, уже забывшая о своих восторгах Ростопчиным, решила, что мысль гимна внушена поэту самим графом.

Лавина жалоб на него была уже такова, что 30 августа 1814 года Ростопчин ушел с поста московского главнокомандующего. Сам Ростопчин объяснял это ухудшением здоровья (у него были обмороки, бессонница, депрессия, которую тогда называли ипохондрия). Вместо Ростопчина был назначен Александр Тормасов, который 30 октября 1814 года получил должность московского военного губернатора. (Интересно, что обер-полицмейстер Петр Ивашкин при бесчисленных на него жалобах оставался на своем посту дольше – до марта 1816 года. А гражданский губернатор Николай Обресков за свою службу в 1812 году получил от Александра Первого еще в феврале 1813 года золотую осыпанную алмазами табакерку с императорским портретом).