Читать книгу - "Вандалы - Вольфганг Викторович Акунов"

вандалов, в которые вандалы больше не осмеливались посылать свои войска, вошел и район более низкого (не выше тысячи четырехсот метров) Тебесского горного кряжа. Теперь и здесь безраздельно властвовали мавры. Хотя нам до обидного мало известно о государственной организации мавританских племен, обитавших в горах и в пустыне, мы можем утверждать, что они действовали в описываемое время не разрозненно, поодиночке, как прежде, но сообща. Поддерживая между собой постоянные связи, в ожидании того – уже не столь далекого! – дня, когда смогут все вместе, разом, восстать против вандальского господства. В общем: «Эта земля была нашей, пока мы не ослабли в борьбе. / Она умрет, если будет ничьей. / Пора вернуть эту землю себе…»

Первым из вандальских царей, которому довелось помериться с маврами силами в полевом сражении, был Тразамунд. Властитель, мечтавший отнюдь не о том, чтобы учиться ездить на боевом верблюде, а уж тем более – сражаться с теми, кто чуть ли не с самого рождения владеет этим необходимым для выживания в условиях пустыни воинским искусством.

Тразамунд, третий сын Гензона-морехода, сына Гейзериха, от матери, чье имя и происхождение нам неизвестны, был, согласно всем источникам (часто, но не в этом случае, противоречащим друг другу), рослым и статным красавцем, отличавшимся изящными манерами и большой ученостью. Совершенно чуждый узкому, слепому фанатизму, его пытливый ум стремился к познанию истины не на путях религиозной конфронтации, а на путях честного и открытого диалога с инаковерующими. Его стремление добиться ясности в вопросах вероисповедания свидетельствует о самостоятельном мышлении, индивидуальном поиске истины, что привело царя к осознанию необходимости откровенного разговора о вере с наиболее выдающимися златоустами православного «лагеря». Одним из его главных партнеров по диалогу стал епископ Фульгенций, которого Тразамунду, впрочем, было не переспорить. Удрученный виртуозной казуистикой собеседника, от которого он, возможно, ожидал чисто по-человечески понимания и поддержки в своих религиозных исканиях (но так и не дождался), Тразамунд был вынужден отослать специально вызванного им на собеседование в стольный град Карфаген прославленного кафолического диалектика обратно в город Руспу. Точное место расположения этой Руспы служит до сих пор предметом споров, хотя большинство историков склонны видеть в ней античную Руспину, священный город современного Туниса – Монастир.

Тразамунд (именуемый Кассиодором «Трансимундом», а иногда – и вовсе «Трасариком») получил свое блестящее образование в Карфагене. Став истинным «питомцем муз», в позднеантичном (не чисто языческом, но смешанном, язычески-христианском) смысле этого слова. Лишнее доказательство того, что правящий вандальский слой не только полностью перенял у побежденных афроримлян и усвоил римское (и, вероятно, тесно связанное с ним, греческое) образование, но и (что, пожалуй, не менее важно) окончательно перестал презирать римскую и греческую образованность. Перефразируя Горация, можно сказать: «Римская Африка, взятая в плен, победителей диких пленила…» Тем не менее этот властитель вандалов все-таки стоял «на стыке двух миров», не примкнув окончательно ни к одному из них. Хотя и получивший классическое греко-римское образование, он оставался прежде всего вандалом и ревностным христианином-арианином, храня впитанному, так сказать, с молоком матери, арианству нерушимую верность, что не мешало ему применять более утонченные формы религиозной борьбы, чем, скажем, его дядя Гунерих, «проклятьем заклейменный». Гонения в стиле Гунериха были воздвигнуты Тразамундом на православных лишь в начальный период его царствования, когда он в сентябре 496 г. сменил на престоле слабого и недостаточно решительно отстаивавшего первенство арианской веры в своем царстве Гунтамунда. Но в то же время Тразамунд, хотя у нас нет подтверждений его продолжительного пребывания в Афинах, Новом или Ветхом Риме, даже врагами считался высокообразованным человеком. Так что дискуссии с Фульгенцием он вел уж точно на латинском или греческом, но уж никак не на своем родном вандальском языке. Невольно напрашивается аналогия со средневековым владыкой Священной Римской империи Фридрихом II – Гогенштауфеном из Палермо, настолько усвоившим высокую арабскую культуру мусульман – своих, казалось бы, смертельных и наследственных врагов, что папа римский отлучил его от церкви, как «сицилийского султана» – предтечу и орудие Антихриста. На примере Тразамунда, этой сложной и неоднозначной личности, мы можем лучше понять современный ему и взрастивший в нем цветы учености вандалоримский Карфаген, все еще сохранявший под шестидесятилетней с гаком властью вандальских пришельцев свой античный космополитический характер…

Менее суровый, менее буйный и, возможно, именно в силу этого – менее великий, чем его «непросвещенные», «не испорченные цивилизацией» предшественники, Тразамунд был во многом подобен будущему царю Италии Теодориху Остготскому, которому предстояло, всего через несколько лет после прихода Тразамунда к власти в Африке, торжественно вступить в Старейший, Первый Рим на Тибре, но не воцариться в нем, а превратить в подлинный центр остготской власти над обессиленной Италией труднодоступную и неприступную Равенну. Теодорих был, несомненно, величайшим из порожденных соприкосновением римской и германской сфер властителем, овеянным легендами и ставшим памятником самому себе уже при жизни, как будто выкованным из железа или стали (выражаясь слогом Александра Герцена), незабываемым и незабытым властелином, осчастливившим своим явлением Италию после «чертовой дюжины» восточно– и западноримских императоров, кажущихся по сравнению с ним жалкими карликами, лилипутами. Теодорих был единственным из современных ему повелителей германцев, сформулировавшим для себя и попытавшимся осуществить концепцию перспективного развития – союза германских держав на древних римских землях, скрепленного, словно печатью, брачными и родственными связями, необходимыми им, для того чтоб уцелеть в пока что молчаливом противостоянии единственной все еще конкурирующей с ними силе – Восточной Римской державе, «Ромейской базилии» с ее коварным базилевсом-императором.

Сегодня уже никто не сомневается в том, что Теодорих Остготский собственноручно убил Одоакра. Зарубил его, безоружного, при всем честном народе. Это совершенное им на заре своего правления вероломное убийство, равно как и казнь выдающегося христианского мыслителя и благородного римлянина Боэция (и друга Боэция – Симмаха, о котором почему-то принято жалеть меньше, чем о Боэции) в декабре 524 г., были, несомненно, преступлениями, омрачившими правление этого талантливого государя, ставящими его в один ряд с куда более мрачными коронованными фигурами позднеантичной и раннесредневековой эпохи – начиная с Гунериха и кончая франкскими царями, когда власть монарха, казалось, не знала моральных границ. Тем не менее не подлежит сомнению, что тесная связь с этим формирующимся в Италии центром германской власти и германского могущества была для вандалов единственным шансом сохранить свое царство от недругов, грозивших ему и с востока, и с юга. С востока вандалам грозили «ромеи», а с юга – маврусии. Определенная опасность угрожала вандальскому царству и со стороны вестготов, испытывавших в Испании трудности и пытавшихся уйти от них, переправившись в Африку. В данном случае вандалам впервые помог союз, заключенный их царем Тразамундом с италийским царем Теодорихом Остготским. Теодорих предостерег испанских