Читать книгу - "Экспедиция надежды - Хавьер Моро"

– С ним все в порядке. Он уехал верхом с доном Рикардо, вернется завтра. Я тоже научился скакать верхом. Иногда дон Рикардо берет нас с собой, когда объезжает приходы.

Внезапно Исабель разрыдалась. Сын ничего не понимал:

– Мама, что с тобой?

– Я плачу, потому что рада… видеть тебя.

Она лила слезы счастья, потому что вдруг ее одиночество закончилось. Ее сын, дон Рикардо, Кандидо… Это была ее семья, и она сама составляла ее неотъемлемую часть. Все эти годы жизнь в Пуэбле протекала так спокойно и обыденно, что у Исабель это вызвало очередной прилив чувств: сама она все это время чувствовала себя беглецом, живя на краю пропасти и стараясь стереть из памяти и из сердца то, что стереть невозможно. Исабель Сендаль существовала, не зная, кто она, потому что не могла сравнить себя ни с одной известной ей женщиной. Ни бедная, ни богатая; ни благородная, ни крестьянка; ни образованная, ни невежда. Она одновременно могла считать себя галисийкой, испанкой и мексиканкой. Стала няней для детей, специалистом по вакцинации, сиделкой и санитаркой. Была врачом, хоть и не имела диплома. Мать семейства, хоть и на свой лад, который вовсе не поощрялся в ту эпоху. Хотелось ли ей чего-то иного? Выйти замуж, вести размеренную обычную жизнь испанской жены в Индиях? Или обещанной Бальмисом славы? Нет, единственное, о чем она мечтала, – это работать в больнице и жить вместе с Бенито и Кандидо. Она желала быть тем, чем была, – свободной женщиной, окруженной любовью. Одинокой по собственному выбору, а не по злой воле обстоятельств, как она полагала до сих пор.

Увидев епископа, скакавшего верхом в развевающейся сутане, она сразу же поняла в глубине своего сердца, что и он ее не забыл. Ни капельки не забыл. Рядом ехал Кандидо, вытянувшийся и худой, с глазами небесно-голубого цвета и неотразимой улыбкой. Завидев Исабель, он спрыгнул с коня и бросился в ее объятия. Он тоже стал хорошим учеником, а все проблемы с поведением утряслись; правда, однажды, устав от бесконечных уроков латинского языка, он сиганул в окно с криком «Слишком много латыни, слишком много!». Этот анекдот разлетелся по всему городу, а не только по школе.

– Думаю, вас с нетерпением ждут в больнице, вы им нужны, – сказал ей прелат.

Исабель начала новую жизнь, точнее, вернулась к прежней, которую вела до отъезда. Она подыскала домик с садом в пригороде Пуэблы, наняла служанку-индианку, забрала мальчиков из интерната и поселила вместе с собой. Исабель старалась избегать встреч с доном Рикардо. Она перестала ходить к мессе в его собор, а посещала церковь Росарио в своем районе. Если епископ появлялся в больнице, Исабель скрывалась в прививочном кабинете и не выходила. Но когда они сталкивались на улице или на каком-нибудь публичном мероприятии, становилось ясно, что любовь никуда не делась, она угадывалась по блеску их глаз. Самое верное средство подстегнуть запретное чувство – это попытка подавить его.

Однажды епископ пришел к ней домой; Исабель готовила еду, мальчики учили уроки, и прелат остался на ужин. В тот день Исабель приготовила перец чили поблано, фаршированный свининой, которую она заранее потушила с изюмом, миндалем, яблоком и грушей. И соус «моле поблано»[82].

– Знаете, откуда пошло слово «моле»?

Мальчики помотали головой.

– Это изобретение сестры Андреа де ла Асунсьон, из монастыря Санта-Роза в нашей Пуэбле. Она так старательно молола все ингредиенты, что ее подруга, другая монахиня, так и назвала блюдо, от слова «молоть».

Заговорили об учебе детей, о том, что нового они узнают в школе, чем занимались в ее отсутствие. Мальчики с удовольствием рассказывали о своих делах. Постепенно ужины с епископом вошли в привычку, он появлялся два-три раза в неделю. Всегда рядом присутствовали дети и индианка, помогавшая по дому. Он приходил с единственной целью: увидеть Исабель. Хотя прелат продолжал любить девушку, он и в мыслях не имел добиваться более близких отношений. Ему хотелось лишь беседовать с ней, быть ее другом. Дон Рикардо выполнил свои обязательства по отношению к детям, и Исабель испытывала такую благодарность, что при виде прелата глаза ее сияли, как свечи в храме.

Вскоре епископу пришлось признать, что он так и не освободился от воздействия чар Исабель; он желал ее, хоть и повторял себе, что влечение – ничто в сравнении с обуревавшей его любовью. Ему просто нравилось быть рядом с ней, разговаривать или молчать, пробовать приготовленную ею вкусную пищу, улыбаться ей, предлагать новые идеи, выслушивать ее мнение. Несмотря на то, что оба старались отделить плотскую страсть от чистой любви, было понятно, что эти труды напрасны. Разве можно усилием воли задушить желание? Разве можно отделять душу от тела?

Однажды вечером они заговорились допоздна, дети улеглись спать, и епископ собрался уходить. Открыв дверь, он повернулся к Исабель, чтобы попрощаться. Она стояла рядом, так близко, что он обхватил ее лицо руками и несколько мгновений, показавшихся вечностью, смотрел в ее темные сверкающие глаза, ожидая знака, чтобы поддаться волне хаоса, в котором сила чувств возобладает над силой духа. В этот миг Исабель подняла руки и обняла его. Он нашел ее губы – те самые, что он уже считал воспоминанием, – и они открылись ему навстречу, словно священное подношение. Ее женственность, тонкий свежий аромат, свет ее глаз, изящный, будто фарфоровый, затылок – все это вызывало у него восхищение. Пока длился поцелуй, Исабель так крепко обнимала прелата, словно стремилась всю жизнь провести вот так, слившись с ним воедино. Как долго они мечтали об этой минуте и вместе с тем отвергали саму мысль о ней! Сколько времени потрачено впустую, в самобичевании, угрызениях совести и чувстве вины! А сейчас время замерло. Неизвестно как они оказались в спальне Исабель, под пологом ее постели, обнаженные, сплетясь в нерасторжимом объятии; они ласкали друг друга, ощущая себя не двумя разными людьми, а частями единого целого, где все, до самой последней мысли, было общим. Прижавшись щекой к перламутровому плечу любимой женщины, епископ отдался на волю безумного желания, перестав бороться с судьбой. Он скользил, наступал и отступал, раз за разом погружаясь во влажную тесную тьму, пока Исабель не содрогнулась, издав ликующий крик. Это походило на сон, от которого не хотелось пробуждаться. «Боже, разве это может считаться святотатством? – спрашивал себя прелат. – Как может быть грехом такая нежность?» Внезапно перед ним вспыхнул ослепительный свет; от этого взрыва