Читать книгу - "Описание Отечественной войны в 1812 году - Александр Михайловский-Данилевский"

Когда войска Вице-Короля стали подходить, с ними завязалась в кустарниках перестрелка. Оттеснив наших стрелков, Французы двинулись на батарею; 18 орудий ее и стоявшие по сторонам артиллерийские роты поражали их сильным огнем. Неприятель не колебался. Выстрелы по нему ежеминутно становились чаще, заряды истощались, наконец дым закрыл неприятеля, так, что нельзя было видеть ни успехов, ни расстройства его, и «вдруг головы Французских колонн, без выстрела, перелезли чрез бруствер»^[258]. Неприятель не мог употребить захваченных им 18 орудий, потому что при них не было зарядов, но, по обеим сторонам взятой ими батареи, Французы стали подвозить орудия, для поражения отступавших войск Раевского. Еще несколько минут промедления, и неприятель успел бы утвердиться в средине нашей боевой черты. Задние колонны его спешили, удваивали шаг, но не могли прийти в настоящую пору. Ермолов и Граф Кутайсов, незадолго перед тем посланные Князем Кутузовым с разными поручениями на левый фланг, поравнялись с батареей, когда она только что перешла во власть Французов. «Высота, – говорит Ермолов, – повелевающая всем пространством, на котором устроены были обе армии, и 18 орудий, доставшихся неприятелю, были слишком важным обстоятельством, чтобы не испытать возвращения сделанной потери. Я предпринял это. Нужна была дерзость и мое счастье, и я успел. Взяв один только батальон Уфимского пехотного полка^[259], я остановил бегущих и толпой, в образе колонны, повел их на курган и ударил в штыки»^[260]. В то самое время Паскевич пошел на штыки в левый фланг неприятеля, находившегося за редутом, а Васильчиков в правый. «Во мгновение ока, – пишет Раевский, – опрокинули они неприятельские колонны и гнали их до кустарников, столь сильно, что едва ли кто из Французов спасся»^[261]. Между тем, пока Паскевич и Васильчиков атаковали и кололи неприятеля по сторонам батареи, Ермолов устилал вершину кургана вражескими трупами. «Французы, – замечает Раевский, – были сами причиной своей неудачи, не устроя резерва для подкрепления колонны, шедшей на приступ»^[262]. На батарее взяли в плен, совсем исколотого штыками, Генерала Бонами. Желая спастись от смерти, он назвался Неаполитанским Королем, чему в первую минуту поверили. Прискакавший со взятой батареи Адъютант доложил Князю Кутузову о взятии Мюрата в плен. Все вокруг Главнокомандующего закричали: ура! Но он, умеряя общую радость, сказал: «Подождем подтверждения». Вскоре привели пленного и обнаружилась истина.

Возвращением батареи, краткое время бывшей во власти Французов, восстановлено дело в центре, но урон, понесенный нами в людях, был весьма велик, потому что Вице-Король осыпал выстрелами батарею и окрестность. Невознаградимой потерей была смерть Графа Кутайсова. Во время общей атаки наших на курган он отделился вправо, пожал руку Паскевичу, повел пехоту в штыки и более не возвращался. Вскоре прибежала его лошадь, и по окровавленному на ней седлу заключили о смерти Кутайсова. Ему было только 28 лет, но Отечество веселилось уже его быстрыми шагами на поприще славы. Общим голосом признаваемы были в нем способности необыкновенные. Его смерть имела важные последствия на весь ход сражения, лишив 1-ю армию начальника артиллерии, в такой битве, где преимущественно действовали орудия. Неизвестность сделанных Кутайсовым распоряжений произвела то, что многие роты, расстреляв заряды, не знали, откуда их пополнить, и против батарейных Французских орудий действовали у нас, в иных местах, легкие. Когда впоследствии заходила речь о Бородинском сражении, Князь Кутузов обыкновенно говаривал, что, если не одержан полный успех, на какой, по своим соображениям, мог он надеяться, тому причиной была смерть Кутайсова. От великой убыли в людях два раза переменяли орудия на отбитой батарее. Для прислуги брали солдат из пехотных полков. Еще полтора часа продолжал неприятель покушения на батарею. На ней распоряжался Ермолов; Раевский командовал прикрывавшими ее войсками, «и, – по словам его, – держался до тех пор против повторенных атак, пока убитыми и ранеными не приведен был в совершенное ничтожество»^[263]. Тогда отвели назад расстроенный корпус Раевского. Место его заступила 24-я дивизия, Лихачева^[264]. Ермолов сдал ему батарею, а сам, отправляясь на левый фланг, был ранен^[265]. Во все продолжение сих повторенных нападений Крейц, с 3-м кавалерийским корпусом, несколько раз ходил в атаку на пехоту и на конницу, то с успехом, то с неудачей. Он получил три раны, но оставался во фронте, пока в рубке не был сброшен с лошади.

Немного прежде атаки Вице-Короля на Раевского Наполеон поставил более 400 орудий. Под их защитой густые колонны пехоты и конницы возобновили напор на Князя Багратиона. Более 300 соединенных с нашей стороны орудий и сближенный резерв приготовились принять неприятеля, дали ему подойти и открыли жесточайший огонь; но Французы смело стремились вперед и даже вынудили похвалы у самого Князя Багратиона. Когда один Французский полк, осыпаемый картечами, продолжал идти без выстрела, неся ружья под курок, Князь Багратион воскликнул: «Браво!» Видя, что пушечный и ружейный огонь не останавливали неприятеля, он приказал выступить к ним навстречу. Весь фронт наших колонн левого крыла двинулся в штыки. Завязался кровопролитнейший ручной бой, где истощились все усилия храбрости. Нельзя было различить Французов от своих. Конный, пехотинец, артиллерист – в пылу сражения все перемешались; бились штыками, прикладами, тесаками, банниками; попирая ногами падших, громоздились на телах убитых и раненых. Некоторые неприятельские всадники, увлеченные запальчивостью, захвачены даже в наших гвардейских полках. Одни только резервы оставались с обеих сторон в отдалении, неподвижны. Черепок чиненого ядра ударил Князя Багратиона в правую ногу и пробил переднюю часть берцовой кости. Боготворимый войсками, он хотел утаить от них боль и превозмочь ее, но течение крови изменило ему. Зрение его помрачилось; он едва не упал с лошади. Удаляясь с поля славы, Князь Багратион беспрестанно обращал взор на место сражения. Коновницын, оставшись после него старшим, послал к Раевскому, пригласить его в Семеновское для принятия команды. Раевский отвечал, что не может отлучиться, не отразив сперва направленной на него атаки Вице-Короля, и просил Коновницына действовать сообразно с обстоятельствами, присовокупляя, что не замедлит приехать после того^[266]. Между тем Князь Багратион, не успев еще выехать из-под неприятельских выстрелов, заботился о распоряжениях, посылал к Коновницыну узнавать о происходившем и останавливался в ожидании ответа.