Читать книгу - "Слоны и пешки. Страницы борьбы германских и советских спецслужб - Ф. Саусверд"

— Что ж, начнем, пожалуй, — сделал он первый ход королевской пешкой, правда, на одно поле.

— Я думал, что мы уже к концу приближаемся, — изволил пошутить Зарс.

— Не опережайте событий, — посоветовал Конрад, — все еще впереди.

— Не понимаю, сколько можно терзать человека, — обиженно заметил господин бухгалтер.

— Что вы, что вы, как можно, — съехидничал Конрад. — Мы предоставили вам почти трехнедельные каникулы, во время которых терзался я. Скажите, что же произошло после налета на кассу универсального магазина, которую вы так беспечно бросили? — внезапно спросил он, всем своим видом показывая, что детали самого налета его не интересуют.

Удар был силен. Конрад увидел, как Зарс побледнел и стал хлопать глазами. Ему действительно сделалось нехорошо. «Дознался, чертов сын», — засверлило у него в голове.

— Не все так безвозвратно ушло в небытие, как вам хотелось бы. Бумаги, шрифты машинок, люди, которые ими пользовались, имеют свойство оставаться, и я их нашел, Зарс. Так что, давайте, выкладывайте о вашей афере с кассой, — и Франц постучал по темно-синей папке.

— Какой афере? Кассу правда грабанули, но я был ни при чем, — промямлил тот. «Наконец-то, — подумал Конрад, — и разговоры о событии материализуются и приобретают очертания факта».

— Вы знаете, что такое быть выкинутым за недоверие, когда кругом безработица? — жалостливая нота прозвучала в голосе Зарса.

— Слышал. Что же вам приказали сделать, чтобы не оказаться в тюрьме или безработным? Чем вам следовало помочь этому господину? — Конрад бросил на стол фотографии Пуриньша. Франц скорее импульсивно двинул в дело тяжелую фигуру, нежели рассчитал варианты: делать это сейчас или позже. Выпад удался. Зарс, бросив взгляд на фото, обмяк и замолк минуты на две. Он явно растерялся, увидев, что Конрад перебирает еще какие-то бумаги в папке, из которой вылетела и бахнулась на стол эта фотография и в которой были еще какие-то листки, тем более, что эта темно-синяя папка-скоросшиватель во время предыдущих вызовов на столе не фигурировала.

— Поймите, все решалось в два дня и ночь, и я вначале понял, как и любой другой, что это был настоящий грабеж и меня вышибут из магазина за то, что я покинул кассу и оставил выручку. Потом дело повернулось таким образом, что я соучастник, ибо один негодяй показал, что он по голосу звонившего узнал голос моего знакомого, вызывавшего меня к телефону ранее. Передо мною замаячила тюрьма. Любому кассиру звонят друзья, и мы всегда отлучались… Поверьте, сначала я не соображал ничего, все запуталось: я соучастник, мне специально позвонили, я вышел из кассы, оставил вместо себя продавца, но тот не имел права влезать в кассу, где была кнопка тревоги, он остался стоять рядом, охранять, и тут эти разбойники хапнули деньги. Это был конец всему. День и ночь меня давили, показывали тюремные снимки — вот, мол, твое будущее. Затем сказали, что этих двоих поймали, и они дают показания, что я дал им идею грабежа, предложили очную ставку с ними. А потом появился вот этот, — он кивнул на фото, — сама любезность, пообещал все дело закрыть, если… — Зарс замолчал минут на пять.

— Что «если», — давая возможность отдышаться Зарсу после самого длинного его монолога за пять встреч, произнес с пониманием с сочувствием Конрад.

— Если я буду делиться с ними информацией о всех подозрительных незнакомцах, поселяющихся у нас с матерью и в домах рядом с нашим. Вначале он, — кивок на фото, — сделал вид, что грабители магазина именно в нашем районе и околачивались, даже около нашего дома, что их интересуют подобные «фрукты», которые выследили меня, сделали свое черное дело с ограблением, а теперь оговаривают меня. Я разозлился и сказал: «Ах так, ладно, помогу». Он, — опять кивок на фото, — заверил, ладно, мы тебя выпустим, дело закроем, в магазине тебе не работать, пока послоняйся так, а потом мы тебя пристроим, в обиде не останешься. Я уехал из Риги месяца на два по подпольным делам, предупредил, чтобы на меня не рассчитывали в связи с этой заварухой. Вернулся — меня за глотку: где был, с кем встречался, что замышляют твои знакомые, выкладывай. Тут до меня дошло, что влип я, что он, — опять кивок на фото, — никакой ни сотрудник криминальной полиции, а из политической полиции, и что все дело они разыграли, но было поздно, — Зарс понурил голову.

— А почему поздно? Мог и отказаться.

— Да? Как отказаться? Вы что думаете, они дураками были? У них все бумаги отработаны были, по которым я соучастник, магазин — пройденный этап, впереди минимум — безработица и максимум — тюрьма. Это с одной стороны. С другой — они с меня обязательство взяли — помогать им. И вот я между двух огней оказался.

— Допустим, тюрьма — это для слабонервных, — возразил Конрад, — никто с такой липой в суд бы не пошел. На испуг вас взяли.

— Может быть. Это теперь все легко обсуждать, тридцать лет прошло. А тогда? Да что говорить! — Зарс дернул головой и понуро уставился в пол. Наступила пауза.

— Как звали этого типа? — кивнул Конрад на фото, оставшееся лежать на столе.

Заре, не поднимая головы, бросил:

— Для меня он был вначале Смилгой, потом стал Пуриньшем. Его настоящая фамилия, наверное, Пуриньш. Так я его по телефону дома и в управлении вызывал.

— Номер телефона домашнего?

— 2-23-07 и 2-23-36, последний служебный.

— И как долго?

— Что долго? — не понял Зарс.

— Вызывали. До какого года? — пояснил Конрад.

— До тридцать седьмого или чуть раньше.

— Что же, вас бросили?

— Бросили.

— Вы знали, что к матери приезжали люди из Москвы?

— Догадывался, полагал, но точно не знал. Мать о постояльцах ничего не рассказывала, я с вопросами не лез, ни к ней, ни к ним. Игра есть игра, но иной пластинку московскую оставит, другой — книжку. Как не догадаться?

— Как же вы связь с Пуриньшем поддерживали?

— Без нужды меня не таскали. Если было что стоящее, я ему звонил, надо было — встречались.

— Стоящее — это человек у матери?

— Да.

— Сколько же людей вы им показали?

— Я им не показывал. Я давал приметы, говорил, когда уходит из дома, когда приходит, и все. Остальное — их дело. Может, они из соседних домов смотрели, кто их знает.

— Так скольких вы приметы дали, — подлаживаясь под стиль Зарса, спросил Конрад.

— Четырех или пяти, не помню.

— Это за сколько лет?

— За шесть, наверное. До 1937 года. Потом меня бросили.

— Ах вот как! И почему же бросили?

— Вы же знаете, что в Москве творилось. Приезды иссякли.

— Вы считаете тех четырех-пяти, кто в доме останавливался?

— Да.

— Но по Латвии всего, в связи с вашими разъездами?

— Знаете что? Дайте мне передохнуть, — первый раз попросил пощады господин бухгалтер.