Читать книгу - "Мерлин - Стивен Рэй Лоухед"

— Нет, — ответил я наконец. — С пути я не сбился, просто иногда столько дорог открывается, что не знаешь, какую выбрать. Предпочесть одну — значит отринуть другую. Никогда не думал, что это будет так сложно.

— Теперь ты знаешь, — мягко сказал Давид. — Чем выше призвание человека, тем чаще ему предлагают выбор. Это наша роль в творении: выбирать. Наши решения навеки вплетаются в нить времени и бытия. Потому выбирай мудро, но выбирать придется.

Великий Свет, помоги мне! Без Тебя я слеп!..

— Ладно, я довольно наговорил, — сказал Давид, снова откидываясь в кресле. — Ты рассказывал про Верховного короля.

— Да, про Аврелия. Он Верховный король, хоть пока и не вступил на престол. Не знаю, как короновали Вортигерна, но в старые времена вождя благословлял друид племени, и я подумал...

— Хочешь, чтобы я помазал короля, как некогда тебя? — Давид на лету поймал мою мысль, и она ему явно понравилась. — Мирддин, ты умеешь заглянуть вдаль. Конечно, я буду твоим друидом. Хотя ты и сам бы отлично справился. Когда он сюда приедет?

— Он едет в Лондон, — сказал я. — Там короновали его отца.

— В Лондоне есть церковь и епископ Урбан. Я его знаю, он ревностный служитель Божий.

— Да, конечно, он замечательно справится, — уныло протянул я.

Давид прочитал мое разочарование.

— Однако, коли Аврелий хочет получить поддержку западных правителей, он должен ее заслужить. Теодригу будет приятно, если короля помажет его епископ.

— И не только Теодригу.

— Да, согласен. Ладно, едем к нему и посмотрим, сумеем ли мы устроить настоящую коронацию. Аврелий — христианин?

— Склоняется к тому.

— Уже полдела. Как сказал сам Спаситель: «Кто не против нас, тот с нами». А? Аврелий не против нас, и мы едем к нему. С удовольствием отправлюсь в дорогу. Урбан не обидится и уступит из уважения к моим годам.

— Спасибо, Давид.

Он медленно встал, подошел, возложил руки на мою голову.

— Я давно ношу тебя в сердце, возлюбленный сын. Однако близится время, когда ты продолжишь путь в одиночку. Мужайся, Мирддин. Стань надеждой наших надежд. Люди будут смотреть на тебя, верить тебе, следовать за тобой — хотя, боюсь, церкви это и не понравится. Однако помни: церковь — всего лишь люди, а люди ревнивы. Не серчай на них.

Он взял меня за руки и поднял с кресла.

— Встань на колени, — сказал он, — и позволь старику тебя благословить.

Я преклонил колени у очага, и Давид, епископ Лландаффский, благословил меня, как когда-то давным-давно.

Глава 7

Лондон сильно изменился за последние годы. Некогда обширное поле над рекой Тамезис, россыпь земляных домишек и овечьих загонов, при римлянах он стал столицей провинции по той лишь причине, что река здесь была не очень мелкой — по ней могли подняться корабли с войсками, но и не очень глубокой — через нее несложно было переправиться. Многие годы главную славу Лондона составляли огромные доки, выстроенные римлянами и пережившие саму империю.

Хотя войска из Рима не прибывали давным-давно, город оставался центром имперской власти и со временем обзавелся не только крепостным валом, но и резиденцией правителя, стадионом, термами, храмами, рынками, складами, различными общественными зданиями, ареной и театром. Впоследствии все это обнесли каменной стеной, но к этому времени город уже превратился в шумное скопление тесно лепящихся домишек, постоялых дворов и лавок.

Очередной правитель выстроил себе дворец, появились форум и базилика. Будущее города было обеспечено. С этих пор всякий бритт, желавший прославиться в Риме, должен был прежде так или иначе покорить Лондон. Короче, Лондон стал для британцев их Римом. Впрочем, для большинства кельтов он и был ближайшим прикосновением к Риму. Вот почему этот город, несмотря на грязь, шум и сутолоку, купался в золотых закатных лучах Римской империи, и блеск его не умалялся с годами.

Для Лондона Константин стал императором Запада, первым Верховным королем бриттов. Значит, и Аврелий должен принять отцовскую корону именно в Лондоне, чтобы в глазах людей отождествить себя с отцом, а через него — с Римом.

Это было не только разумно, но и необходимо: многие влиятельные мужи по-прежнему считали, что без принадлежности к империи не может быть в Британии законной власти. Им и в голову не приходило, что жизнь давно переросла это ветхое убранство. То были люди старой закваски: утонченные, культурные, образованные. Их не тревожило, что сам Рим превратился в захолустный городишко, Колизей — в склеп, Сенат — в жилище лис и шакалов, императорский дворец — в блудилище.

Как я сказал, люди, придерживавшиеся этих взглядов, обладали влиянием, и любому Верховному королю требовалось либо получить признание цивилизованных лондонцев, либо прослыть узурпатором и не ждать от них никакой помощи.

Аврелий это понимал; Вортигерн так и не понял. А жаль! Сумей он привлечь на свою сторону Лондон, не пришлось бы заключать союз с Хенгистом и его полчищами. Однако Вортигерн был гордецом. Он вообразил, будто сумеет править и без одобрения Лондона.

Да, Лондон считал себя выше мелких британских склок. Вернее, только лондонские заботы были для него истинными заботами Британии. Как ни ущербен такой взгляд, пренебрежение им сгубило Вортигерна и ввергло Британию в пучину бед.

Дурачье, сидящее по уши в своей глупости, рассуждающее об империи и Pax Romānā, в то время как жалкие остатки империи рушатся вокруг, а само слово «мир» окончательно утрачивает смысл. Пустозвоны, играющие в государственных мужей, тогда как человечество стремительно несется к погибели.

Однако так или иначе Аврелий не собирался повторять ошибку Вортигерна. Он выполнит все, чего от него хотят; он обворожит заносчивых обитателей тщеславного Лондона. За это они заплатят ему расположением, и можно будет браться за восстановление королевства.

Чувства были на стороне Вортигерна, но разум заставлял согласиться с Аврелием.

Итак, Давид, Гвителин, Пеллеас и я вместе с несколькими монахами прибыли в Лондон. Ехали быстро и без приключений. В селениях, которые мы проезжали, необходимость собирать урожай быстро вытесняла из людских умов память недавно пережитого ужаса. Осень стояла чудесная — теплые деньки и холодные ночи. По утрам, когда мы пробуждались, на траве лежала густая роса; вечерами мы сидели у потрескивающего костра, и запах горящей листвы щекотал нам ноздри.

Давид