Читать книгу - "Поднимите мне веки - Валерий Елманов"

Первое из обвинений касалось разбойного нападения на детей боярских, ехавших исполнять государеву волю и погибших от моих рук.

Как ни удивительно, но разбор случившегося был достаточно объективен. Признаться, я уже привык к обратному.

Приняли во внимание и показания тех ратных холопов, которых мои гвардейцы доставили на подворье Басманова, и… свидетельства моих воинов.

Оказывается, накануне бирючи прокричали о суде над князем Мак-Альпином, обвинявшимся в этом самом нападении, и пригласили всех видавших оное или ведавших, как все это произошло, явиться на подворье думного боярина Басманова.

Из тех, что тогда были со мной на струге и дрались бок о бок, к вечеру перед Петром Федоровичем предстал весь десяток в полном составе…

Я посмотрел на недовольное лицо Дмитрия и с трудом сдержал усмешку. Мальчик решил было унизить меня хоть в этом. Уверен был, что мои люди, которых он отпустил с подворья, не явятся, и тогда он мог, глядя на меня, сказать, что…

Впрочем, неважно что, ибо теперь ему сказать было нечего.

– А мне почто про его людишек не поведал? – мрачно осведомился он у Басманова.

Вот тебе и раз! Неужто боярин промолчал?

– Так то дело обычное, – пожал плечами Петр Федорович. – Я и не мыслил, государь, будто тебе надобно о кажном видоке сообчать.

Точно, не сказал. Ай да Басманов, ай да…

А теперь послушаем приговор судей.

Дело в том, что еще до начала заседания Власьев поставил их и меня в известность, что согласно повелению государя, раз каждое из преступлений заслуживает смертной казни, то и решение по каждому обвинению надлежит принимать в отдельности.

Более того, если судьи хоть раз проголосуют за смертную казнь, то царем велено далее уже не продолжать, ибо дважды казнить одного человека все равно нельзя, а потому нет разницы, повинен князь Мак-Альпин в чем-то еще или нет.

Сидящие соблюдали очередность, и первым свой голос подал Бучинский:

– Он вправе был защищать себя. – И виноватый взгляд на Дмитрия.

– Мыслится, нет тут его вины, – поддержал Яна Басманов.

– Сами они виноваты, – кивнул Хворостинин.

Дуглас, помедлив, еще ниже склонил голову и проворчал:

– Невиновен.

– И я тако же мыслю, – благосклонно согласился Дмитрий и поторопил Власьева: – Чти далее.

Второе обвинение гласило, что князь Мак-Альпин, обуреваемый похотью, лживыми посулами и с коварным умыслом улестил бежать с собой царевну Ксению Борисовну Годунову. И это невзирая на государево повеление остаться в Москве, кое было передано ей через того же князя.

Порадовало, что о подробностях похищения не говорилось.

Наверное, посчитали излишним.

Вообще-то правильно, какая разница, как ты украл, главное сам факт воровства.

Вот только спорный он – а было ли воровство?

– Что скажешь, князь? – сурово поджав губы, холодно осведомился у меня «великий секретарь».

– Не было у меня ни коварного умысла, да и лживых посулов я ей не давал.

– Но увез? – уточнил Власьев.

– Увез, – сокрушенно признался я, – но выполняя волю нашего государя.

– Как… выполняя? – на миг даже растерял свою дипломатическую невозмутимость надворный подскарбий.

Про остальных вообще молчу – пять изумленных взглядов, требующих немедленных разъяснений.

– А так, – вздохнул я и… напомнил всем о словах Дмитрия, которые он во всеуслышание ляпнул на Пожаре.

– Но позже я самолично указывал тебе иное, – не выдержав, вскочил со своего деревянного кресла Дмитрий. – Али скажешь, что не было того?

Вообще-то был соблазн ответить именно таким образом – свидетелей-то не имелось. Но чувствовал – именно этого он от меня и ждет. Если я опущусь до вранья, то тем самым унижу себя, и, хоть об этом будут знать всего двое – я и он, – ему хватит и такого.

Я вскинул голову, горделиво окинув взглядом этого маломерка, который ждал этого от меня, но… так и не дождался.

– Было, государь, – кивнул я. – И впрямь сказывал. А не далее как пару дней назад даже пояснил, для чего ты хотел оставить царевну в столице. – И сокрушенно развел руками. – Жаль, ранее о том не ведал. Кабы знал, иначе бы себя вел.

Он резко отшатнулся, словно я в него плюнул, лицо исказилось от гнева, а рука потянулась к сабле, которой не было.

– Попомнишь свои словеса, князь, – злобно прошипел он. – На плаху не восхотел, так будет тебе костер.

«Но вначале утрись», – мысленно посоветовал я.

Дмитрий нерешительно оглянулся на остальных судей и громко произнес:

– Он сам сознался в нарушении моей воли, о которой знал. Все о том слышали?

– Нет, государь, – поправил я его. – Не сознавался я в этом, ибо воли твоей не нарушал. Лучше вспомни, что ты говорил мне об оставлении ее в Москве. – И поведал при всех.

Философ, конечно, не юрист, но уцепиться за неосторожное слово, а при необходимости и вывернуть его наизнанку, придав совсем иное значение, мы тоже умеем. Логика – штука хитрая, и доказать, что белое, разумеется, белое, но на самом деле, если приглядеться повнимательнее, чуток серое, а коль зайти с другой стороны да прищуриться, и вовсе черного цвета, это нам раз плюнуть.

К тому же тут такого радикального и не требовалось – речь шла об оттенках и интонациях, а это куда проще.

По моему раскладу получилось, что мать, Мария Григорьевна, перестала нуждаться в уходе, то есть первая причина отпала. Что же касается жениха, то мне что-то не доводилось слышать об обычае, по которому невеста обязана до свадьбы проживать в том же городе, что и он.

Кроме того, неясно, почему князя Дугласа упорно именуют именно так, ибо, насколько мне известно, с его стороны не было ни сватовства, ни даже предварительного сговора, не говоря уже о помолвке и оглашении в церкви.