Читать книгу - "Дом аптекаря - Эдриан Мэтьюс"

Сердечно ваш,

Йоханнес ван дер Хейден.

Друг мой Корнелис!

Со смешанными чувствами и тяжелым сердцем берусь сегодня за перо. Вчера вечером, идя по Кейзерсграхту к дому господина Хоупа, я поймал себя на том, что невольно замедляю шаги, будто ноги не желают нести меня дальше. Я задержался на мгновение в надежде узреть в окне Эстер, один вид которой, подобно дуновению ветерка, распаляет уголья моей страсти. Можете представить мое удивление, когда дверь отворилась и до меня донеслись шум, восклицания, заверения в дружбе и громкие слова прощания, которыми Хоуп и его дочь провожали своего некоего гостя. Увидев меня, они представили нас друг другу. Имя незнакомца — Джакомо Паралис. Знакомство наше сопровождалось весельем и шутками, разделить и принять кои я оказался не в состоянии. Гость — итальянец по рождению. Ему около тридцати четырех лет. Он высок, смугл и поразительно хорош собой, даже несмотря на три оспинки на лице. Одежда его, соответствующая южной моде, неизбежно подверглась бы осмеянию на улице, не скрывай ее от насмешников вечерние сумерки: красный с золотом камзол под меховой накидкой, батистовая рубашка с кружевными оборками из Аленсона, белые шелковые чулки и высокие лакированные туфли. Поверьте моему слову, больше всего на свете он походил на щеголя-задаваку из комедии дель арте. Ногти на пальцах у него длинные и заостренные — для того, объяснила мне потом Эстер, чтобы прочищать ими уши, — и весь он источал сильный запах жасминной помады. Господин Хоуп и его дочь принялись расхваливать синьора Паралиса, называя его оккультистом и алхимиком, чьи исключительные способности и дарования изменят их судьбу. Я молчал, не зная, принимать ли это за правду или шутку.

Долгое прощание все же завершилось, и дверь за ними закрылись. Мы с Паралисом обменялись несколькими фразами на французском, после чего он любезно пожелал мне доброй ночи и с помощью слуги забрался в коляску.

Эстер еще раньше упоминала об этой странной личности. По ее словам, его речь становится порой столь же невнятной, как язык найденных в руинах Геркуланума рукописей. Он происходит из благородной испанской семьи и, будучи человеком эксцентричным, обладает широкими познаниями в самых разных областях. Он также играет на скрипке, пишет пьесы, знает латынь, греческий и немецкий, принципы медицины и еще одному Богу известно что. Однажды — иначе как мерзостью это и не назовешь — он якобы выкопал…

— У тебя нет продолжения? — спросил, нахмурясь, Майлс.

Рут покачала головой.

— Черт, хотелось бы узнать, что называли мерзостью в восемнадцатом веке.

Она поднялась, потянулась и потерла поясницу.

— Та девушка на картине… это ведь и есть Эстер, верно?

— Пока говорить рано, но все идет к тому.

— Получается, он воспользовался темной комнатой?

— Не знаю, возможно ли такое. То есть камера-обскура хороша для пейзажей. Пейзажи статичны. А люди постоянно двигаются: шевелятся, почесываются, ковыряют в носу, ходят пописать.

Рут села, скрестив ноги, как это делают портные.

— Но он ведь, не забывай, брал уроки у ван Амстела. Может быть, давай допустим такой вариант, ему удалось добиться прогресса.

Майлс скептически покачал головой:

— Хоуп спешил, требовал быстрого результата. Йоханнес сам об этом сказал. Времени у него практически не было. И мы с тобой хорошо знаем, что рисовать он не умел. Эй? Ты меня слушаешь?

— Извини, задумалась.

— Понимаю, на незнакомой местности заблудиться нетрудно.

— Спасибо за комплимент. — Она помолчала. — С другой стороны…

— С другой стороны, на руке пять пальцев, и все разные.

— Помолчи, ладно? Я лишь хотела сказать, что жизнь — это ведь смешение случайного и спланированного, и случайное иногда находит кратчайший путь.

— Как молния.

— Вроде того. Все это — пот, кровь и слезы — смешивается, и — бац! — тебя осеняет. Бьешься, стараешься, натираешь мозоли, и ничего не складывается, а потом махнешь рукой, плюнешь, расслабишься — и все вдруг становится на место.

— То есть достаточно одной брошенной спички, чтобы случился лесной пожар, но целый коробок, чтобы запалить барбекю.

— Примерно так. Йоханнес был умный и ловкий парень, но одной ловкости мало. Мы знаем, что он хотел сделать и что сделал — достаточно посмотреть на картину. Это все равно квантовый скачок. Не верится, что ему оказалось по силам такое. У меня есть чувство, что без итальянца там не обошлось.

— Дальше. — Майлс щелкнул пальцами и протянул руку за следующим письмом.

— Ты сказал, что люди шевелятся, и он говорит то же самое. Так, где этот обрывок? А, вот он. Майлс, прочитай.

А теперь, друг мой, вспомните мою комнату наверху, ту, где я растираю и нагреваю пигменты. Разве она не идеальна? Задняя комната есть не что иное, как зеркальное отражение передней, формы и пропорции одинаковы. Заполним светом переднюю (подойдет и окно на крыше), а заднюю погрузим во тьму. Остается только проделать в стене дыру и вставить линзу. Вот вам и камера-обскура! Предмет, помещенный в светлую комнату, отражается на бумаге в темной половине, а размеры его можно регулировать, поднося бумагу ближе или отодвигая дальше. Человек может или знать о методе, или ничего не знать. Его можно заманить в комнату хитростью и попросить, например, посидеть неподвижно или почитать книгу. А тем временем прилежный рисовальщик занят работой в соседней комнате. Да-да, я уже слышу ваши возражения. Согласен, трудности неизбежны. Но не кажется ли вам, что проект сей сродни безумию гения? Поаплодируйте же мне, Корнелис, черт бы вас побрал! И если моя дружба что-то для вас значит, приезжайте поскорее и все увидите.

После того как вы ушли сегодня утром, я набил трубку сладким табаком и залюбовался нашим творением. Как ни жаль было разбирать палатку, нужно сказать — линзам Долланда нет цены. Прекрасная мысль — установить на стене зеркало под углом 45 градусов. Беру назад все несправедливые слова, брошенные в адрес вашего друга Брукховена, — он настоящий мастер. Поставив стол к стене под зеркалом, я получаю изображение из соседней комнаты прямо на бумагу, пододвигаю стул, сажусь и принимаюсь за работу. Приходится немного отклоняться, чтобы не мешала тень от собственной руки, но с этим неудобством я готов смириться.

В начале второго солнце показалось в окне на крыше, и я получил возможность испытать свое изобретение. Поставил на стул в передней комнате лошадиный череп и вернулся в заднюю. Изображение на бумаге поразительно четкое и ясное. Я не Рафаэль и не Микеланджело, но за час получил рисунок, который вам и отсылаю. Что вы о нем думаете? Смею сказать, увидев столь качественное произведение в хорошей раме, многие из наших разборчивых горожан пожелали бы повесить его у себя на стене, да еще и заплатить. Илья тщеславен? К черту, Корнелис, — это не пустая похвальба! Закажу десть^[20] бумаги, нет, больше! И стоит ли останавливаться на рисунке, спрашиваю я вас? Душа моя стремится вверх, уносится в чудесное воображаемое будущее. Разве нельзя таким же образом написать картину маслом? Образ можно спроектировать на дерево или металл, материал куда более ровный и гладкий, чем холст, и выполнить рисунок непосредственно на нем. Краску же нанести потом. Не так ли поступали Вермер и Каналетто? Не знаю.