Читать книгу - "Шардик - Ричард Адамс"

Когда Эллерот заговорил на йельдашейском, Кельдерек спросил себя, многие ли из присутствующих его понимают. Зря он разрешил ему обратиться к толпе. Однако в Бекле право последнего слова всегда давалось аристократам, приговоренным к смерти, и отказать в нем Эллероту означало бы изрядно подпортить впечатление от милосердной казни. «Как бы я ни обставил дело, — с горечью подумал Кельдерек, — Эллерот со своим самообладанием и аристократической уверенностью в себе в любом случае вызвал бы всеобщее восхищение и сумел бы выставить ортельгийцев жестокими дикарями».

Внезапно его внимание привлекли новые интонации в голосе Эллерота. Подняв глаза, он поразился перемене, происшедшей в облике этого гордого, изнуренного человека. Подавшись вперед и с мольбой переводя взгляд с одного лица на другое, Эллерот говорил страстным, настойчивым тоном. Изумленный Кельдерек заметил слезы у него в глазах. Бан Саркида плакал — но явно не о своей печальной участи, ибо в толпе там и сям раздавались приглушенные голоса, произносящие слова сочувствия и поддержки. Кельдерек нахмурился, призывая на помощь все свои скудные познания в йельдашейском.

«…такие же страдания, какие терпят многие простые люди… — разобрал он, но следующих нескольких фраз не понял, как ни старался. — …Жестокость к невинным и беспомощным… долгие бесплодные поиски… спустя время он осознал… наследник великого рода… — а потом, с подавленным рыданием: — …гнусная, позорная ортельгийская работорговля».

Гул в зале усилился, и Кельдерек увидел, как начальник стражи Мальтрит, стоящий справа от него, положил руку на рукоять меча и беспокойно зыркнул по сторонам. Встретившись с ним взглядом, он быстро кивнул и сделал знак рукой, Мальтрит схватил копье, громко постучал древком по полу и гаркнул: «Тихо! Тихо!» Кельдерек заставил себя посмотреть в глаза Эллероту:

— Вам придется закончить, господин. Мы проявили к вам великодушие. Я прошу в ответ проявить сдержанность и мужество.

Несколько мгновений Эллерот молчал, словно приходя в себя после пылкой речи, и Кельдерек видел, как на землистом лице вновь проступает выражение, свидетельствующее об отчаянной борьбе со страхом. Потом — голосом, в котором истерические нотки странным образом смешивались с язвительно-презрительными, — Эллерот заговорил на бекланском:

— Сдержанность и мужество? Мой дорогой речной знахарь, боюсь, мне недостает и первого и второго — как и тебе. Но у меня, по крайней мере, есть одно преимущество: мой путь закончен. А тебе еще шагать и шагать, и страшно долгим будет твой путь. Ты даже не представляешь, как далеко тебе придется зайти. Помнишь, как ты снялся со своего острова, страстно возжелав задать всем жару? Сначала явился в Гельт — гельтцы тебя хорошо помнят, — а потом двинулся дальше. Дошел до Предгорья и устроил бойню в сумерках под дождем. А потом твои громилы вдребезги разбили Тамарриковые ворота — ты хоть помнишь, как они выглядели? А потом, само собой, ты затеял войну с людьми, испытывавшими совершенно безотчетную неприязнь к тебе. Ох и долгий же то был путь! Слава богу, я теперь обрету покой. Но ты не обрящешь покоя, мой дорогой островной колдун. О нет, и не надейся даже! Небо потемнеет, польется холодный дождь, застилая глаза, и уже не отыщешь ты правильного пути, даже если захочешь. И останешься ты совсем один. Но ни остановиться не сможешь, ни повернуть вспять. Будут призраки в темноте и бесплотные голоса, исполняться начнут страшные пророчества, и лица мертвых будут повсюду, куда ни глянешь. Последний мост разрушится за твоей спиной, погаснут последние огни, а вслед за ними и солнце, и луна, и звезды, но ты будешь идти все дальше и дальше. Ты придешь в края более горестные и безотрадные, чем возможно помыслить; в юдоль скорби и страданий, всецело порожденных мерзким суеверием, которое ты сам и насаждал с таким усердием. Но и там твой путь не закончится.

Кельдерек неподвижно смотрел на Эллерота, потрясенный страстной убежденностью его речей. Дурное предчувствие вернулось, более явственное, более отчетливое: ощущение одиночества, опасности, неотвратимой катастрофы.

— От одной этой мысли мороз по спине пробирает. — Эллерот передернул плечами, с усилием подавляя дрожь. — Пожалуй, мне следует согреться немного, прежде чем парень с резаком прервет эти дивные минуты беспечного веселья.

Он быстро повернулся кругом и в два шага оказался у жаровни. Мальтрит шагнул вперед, не понимая намерений смертника, но готовый предотвратить любое неположенное или отчаянное действие. Однако Эллерот просто улыбнулся и покачал головой с таким непринужденным и любезным видом, будто отвергал заигрывания самой Гидрасты. А когда Мальтрит отступил назад, инстинктивно подчиняясь спокойному изъявлению властной воли, Эллерот медленно запустил левую руку в жаровню и вытащил горящий уголь. Словно предлагая полюбоваться великолепным драгоценным камнем или изящной хрустальной вещицей, он поднял уголь повыше и снова посмотрел на Кельдерека. Лицо его, искаженное дикой болью, скривилось в жуткое карикатурное подобие жизнерадостной улыбки, а когда он заговорил, слова звучали смазанно — нелепое мычание, пародия на человеческую речь, но достаточно внятная, чтоб разобрать. По лбу у него струился пот, все тело сотрясалось от невыносимой муки, но он по-прежнему держал уголь в поднятой руке и судорожно гримасничал, изображая непринужденную веселость.

— Смотри… медвежий король… ты держишь горящий уголь… — (Кельдерек чувствовал запах горелого мяса и видел, как чернеют пальцы, по всей вероятности уже прожженные до кости, однако, пригвожденный взглядом страшных белых глаз, продолжал стоять столбом.) — Долго ли ты сможешь идти с ним?.. Сожжет… обездвижит болью… пылающий огонь…

— Остановите его! — крикнул Кельдерек Мальтриту.

Эллерот отвесил поклон:

— Нет необходимости… не утруждайтесь. Совсем не больно… — Он пошатнулся, но тотчас восстановил равновесие. — Пустяк… по сравнению с болью… которую ортельгийцы причиняли иным из нас, уж поверьте. Ладно, не будем тянуть время.

С беззаботным видом он бросил уголь за спину, подкинув повыше, помахал рукой зрителям, широким шагом подошел к лавке и опустился на колени. Уголь, полыхнувший ярче в полете, по крутой дуге перелетел через решетку и упал в солому неподалеку от Шардика. Через считаные секунды среди сухих листьев травы появился крохотный огненный цветок — прозрачные лепестки пламени, сначала неподвижные, как бородатые мхи на деревьях в болотах. Потом они начали вытягиваться вверх, над ними поднялись струи дыма, смешиваясь с дымом жаровни, плавающим в туманном воздухе, а секунду спустя огонь с треском побежал по соломе.

С пронзительным криком ужаса, совершенно непохожим на медвежий рев, Шардик отпрыгнул назад, выгибая могучую спину дугой, точно кошка при виде врага. Потом, охваченный паникой, он опрометью ринулся поперек зала и с размаху врезался в одну из арочных колонн — стена сотряслась, как от удара тарана, а полуоглушенный медведь тяжело попятился и упал. Потом, пошатываясь, поднялся на неверные лапы, огляделся вокруг и вновь шарахнулся прочь от огня, теперь быстро распространявшегося по клетке. Всей своей непомерной тяжестью он налетел на решетку и стал неистово биться об нее, словно пытаясь вырваться из сети. Когда зверь вскинулся на дыбы, верхняя железная перекладина, одним концом вделанная в стену, оказалась у него на уровне груди, и он в бешенстве заколотил по ней лапами, выворачивая из стены вместе с двумя камнями.