Читать книгу - "Телевизор. Исповедь одного шпиона - Борис Мячин"

Только здесь, в солдатском вагенбурге, проехав пол-Европы, я снова ощутил все величие простого российского языка. Ежели российский язык был бы генералом, подумал я, я бы на каждом вахтпараде отдавал ему честь и почитал себя за счастливейшего человека на земле. Не человек пишет на языке, но язык пишет человека, делая его тем, кем он является.

– Братцы, смотрите, какой фрукт мы в болгарском зеленчуке откопали!

– Симеон Симеонович собственной персоной!

– Барабанщик!

– Галанская Индия!

– А ну-ка, покажите киндера! – расталкивая локтями окруживших меня мушкатеров, пробился в центр круга секунд-майор Балакирев. – Вот так барабанщик! Аполлон! А что небритый такой? По уставу небритому быть нельзя, брат… Нельзя, нет!

Он заключил меня в объятья и расцеловал в обе щеки.

– Он сам кого хошь теперь поцелует! – засмеялся Юшка. – Вон каку крашулю нашел…

Каля стояла рядом и улыбалась, хотя и смущалась, понятное дело, множества мужских глаз и потных, еще пахнущих порохом, рук.

– Братцы! – чуть было не заплакал я. – Да как же вы здесь оказались?

– Знамо как, – сказал фурьер Данила, – по диспозиции. Приказано выдвинуться к Шумле и перекрыть дорогу на Адрианополь. В тамошней крепости обитает главный турецкий визирь, и ежели мы успешно генеральную баталию проведем, то и войне конец, стало быть, тогда домой пойдем уже, в Россию…

– Шестой год ранцами трясем, – пожаловался Кащей, – всё за турком проклятущим бегаем, пора бы и честь знать…

– Мы сначала к Таганрогу пришли, а турки его без боя сдали, – начал рассказывать Коля Рядович; мне показалось, он стал еще толще, чем был. – Потом приказ пришел, гнать татар от Таганрога к Перекопу, дык они, нехристи, степь подожгли, а то бы мы их победили… Потом Бендеры были, побоище кровавое… Петька Герасимов погиб в сражении. Кащею пуля в икону попала… Ох, он и рыдал слезами горючими, говорил, что лучше бы грудь свинцом разворотило, нежели в икону… А потом уж совсем хорошо стало, когда Румянцева назначили…

– Ты, Колька, ври да не завирайся, – осадил его кто-то, – под Кагулом легко было разве… Тебя послушать, так выходит, что ты и не солдат вовсе, а мильонщик…

– А я и в самом деле мильонщик…

– Ну конечно! А я анператор китайской…

– А я султан турецкой, Мустафа Ахматович…

– Мустафа-то помер уже… Щас другой султан, Абдул…

– Ну тогда я Абдул, жопу надул…

Шесть лет прошло, усмехнулся я, а шутки солдатские не изменились.

– Ваше высокоблагародь, – подбежал к секунд-майору молодой солдат, которого я не знал, – калмыки главного турецкого разбойника изловили, безухого…

– Ну, пойдем, посмотрим, что за разбойник, – сурово проговорил Балакирев.

Чегодай и его монгольские соплеменники, действительно, вели связанного веревкой Мурада. К отрубленным ушам калмыки добавили ему рассеченную саблей голову; он бежал за лошадью, ковыляя на одну ногу – ему также прокололи пикой бедро; он добежал до моста, а потом упал, лицом в приречную грязь, строго под углом, как сломавшаяся заводная игрушка.

– Мурад, – сказал я, осторожно приблизившись к нему и присев на корточки, – где Магомет? Где твой хозяин? Я знаю, что вы были вместе и вместе искали меня. Я знаю, это он послал тебя сюда. Где он? Почему его нет среди пленных или убитых?

Турок недовольно помотал головой, не вынимая ее из грязи, мол, не буду ничего говорить.

– Мурад, – снова спросил я, – где Магомет? Тебя повесят, тебе хорошо это известно. Либо наши, либо болгары. Но ты должен сказать мне, должен ответить на мой вопрос, потому что я должен встретиться с ним…

– Будь проклят тот день, – прошипел турок, – когда тебя привели на наш корабль… Я говорил тогда, говорил, что нужно разорвать тебе рот, чтобы ты ничего уже не мог сказать…

– Где Магомет?

Я протянул руку, схватил его за волосы и вытащил из грязи; более жалкого, озлобленного и изуродованного лица я не видел более никогда в жизни.

– В Шумле, – прохрипел он, – у великого визиря…

Я опустил руку, и он опять упал на землю. Больше я его уже ни о чем не спрашивал.

* * *

Вдруг земля задрожала, от множества копыт. Я подумал, что приближаются турецкие всадники, и невольно схватился за ружье.

– Наш едет! – закричали солдаты.

Это Румянцев, решил я. Однако, вместо грозного фельдмаршала, чуть ли не мановением руки истребляющего турок (так, по крайней мере, писали в газетах) во главе отряда кирасиров по мосту проехал маленький и тщедушный человечек с живыми, лукавыми глазами, в старомодном белом камзольчике, петровского еще пошива. Несмотря на всю свою хрупкую конституцию, кривляясь и подмигивая, словно какой-то юродивый, он ловко спрыгнул с лошади и, слегка прихрамывая, подбежал к Балакиреву, и стал тыкать пальцем во все близлежащие холмы и спрашивать, что были за люди, истребленные мушкатерами несколько часов тому назад.

Наконец, диспозиция была составлена.

– Богатыри! – громким, непонятно как умещающимся в такой щуплой глотке голосом прокричал юродивый. – Объемлю вас всеобщим лобызанием! А что это вы щастливы сидите таки? Или война закончилась уже, а мне одному рескрипт прислать забыли? Ежели так, то поеду я, наверное, домой, капусту и потаты немецкие на своем огороде сажать…

Все засмеялись.

– Никак нет, ваше превосходительство генерал-поручик! – гаркнул кто-то из дальнего ряда. – Турка сдаваться не хочет, зубами землю грызет…

– Жрать больше нечего, оттого и грызет… Кирджалей, дезертиров с полсотни поубивали, молодцы, хвалю! Только разве то противник? То потеха, сластёна бабская! А враг там, за рекою… Расколоть неприятеля, выбить его с позиции и занять Шумлу – вот кака баталия нам предстоит с лютым бусурманином! Постоим же за честь русскую, не посрамим имени богатырского… А пока отдыхайте, ребятушки, Господь Бог с вами…