Читать книгу - "Леди и война. Пепел моего сердца - Карина Демина"

Облизав лопнувшую губу — теперь долго кровить станет — Меррон села.

Огляделась.

Комната. Небольшая, незнакомая. Окно одно, то самое, перед которым стол стоит. Стену слева занимают полки с запыленными книгами. Стена справа пустая. Мебели почти нет. Оружия в принципе нет. Если только стулом по шлему… стул внушительный.

Но сумеет ли Меррон попасть?

И что сделает Малкольм, если она промахнется?

Сейчас он внимательно следит за каждым ее жестом, значит, обмануть не выйдет.

— Товарищеский суд приговорил тебя к смерти.

…в этом Меррон не сомневалась. Кто из товарищей Малкольма ослушается?

— Однако тебе представится возможность искупить свою вину.

— К-как?

Нельзя смотреть Малкольму в глаза, он поймет, что Меррон недостаточно напугана, чтобы остатки разума растерять. А куда смотреть?

На лист.

Белый лист, закрепленный на подставке. Чернильница есть. Перья… а ножа для бумаг нет. Песок. В глаза? И стулом по голове?

Малкольм, словно заподозрив неладное, отошел к двери. А за ней двое охранников, которые на шум явятся. С тремя Меррон не сладить. И значит голову ниже, вид несчастней, и думать, думать…

— Пиши.

— Что?

— Письмо.

Ну Меррон поняла, что не записку любовную.

— Кому и какое?

— Мужу своему. Правдивое.

Знать бы, что сейчас считается правдой.

— Что ты совершила ошибку…

…связавшись с Малкольмом…

— …и очень в ней раскаиваешься.

…причем совершенно искренне и до глубины души!

— …умоляешь его проявить благоразумие и отпустить невинных людей, тобой оклеветанных. А также признать полномочия Совета и подчиниться ему.

Совет? При чем здесь Совет?

Малкольм утверждал, что Совет — сборище глупцов, скопцов и скупцов. Некогда это казалось забавной шуткой. И не смешно было, что эти люди правят страной, соблюдая лишь собственные интересы. А теперь получается, что от Сержанта требуют подчинения?

Значит, он пошел против Совета и…

…и опять выходит, что дело не в Меррон, а в нем.

— Не буду, — Меррон закрыла глаза, ожидая удара.

Не последовало. Напротив, Малкольм почти нежно коснулся волос.

— Жалеешь его?

Разве таких, как Сержант, жалеют? Он сам по себе. И делать будет только то, что сочтет нужным.

— Знаешь, почему он на тебе женился?

Понятия не имеет.

— Потому что ты страшная…

…какой-то нелогичный аргумент.

— …настолько страшная, — пальцы Малкольма вцепились в волосы и потянули, заставляя запрокинуть голову, — что его любовница может не ревновать.

Любовница? Подумаешь. У всех мужчин есть любовницы. Так принято. И все жены терпят. Чем Меррон лучше других? Она же хотела равенства. Вот и оно.

— Ты же знакома с леди Изольдой? Она красивая… утонченная…

…ну и что? Какое Меррон до этого дело?

Обидно немного, но как-нибудь переживется, перетерпится.

— И сейчас твой муж, который клялся защищать тебя, почему-то защищает ее…

— Тогда, — Меррон сглотнула. — Тем более нет смысла писать письмо.

Или опять ее бить. Красные капельки на листе — это почти узоры. А письмо… если им так хочется, то Меррон напишет. Как там положено обращаться? Тетя ведь учила писать красивые письма. Чтобы вежливость к собеседнику и все остальное. На вежливость Меррон пока хватит, а без остального как-нибудь обойдутся.

Дорогой супруг…

А дальше?

…мне очень жаль, что все так получилось, но я совершила ошибку и очень в ней раскаиваюсь.

Не следовало связываться и с тобой тоже.

Вообще уезжать из поместья.

Там яблони, варенье и река. Рыбалка, когда тетушка уходит спать. Удочки старый Грифит прячет в сарае. И не ворчит, что приличные девицы по ночам не шастают… рыбу опять же принимает. Потрошит, солит и развешивает под крышей сарая. И рыба сохнет, пока не высыхает до каменной твердости, но тогда она — самая вкусная. И даже Бетти от нее не отказывается.

Тетушка наверняка расстроится, когда Меррон не станет.

Пожалуй, единственная и расстроится.

Себя винить будет.

А тетя единственная, кто и вправду ни в чем не виноват.

Говорят, что если ты проявишь благоразумие и сделаешь то, что просят, меня отпустят. Но очень в этом сомневаюсь.

Меррон потрогала языком разбитую губу.

В целом все пока неплохо. Жива. Относительно цела. Пока еще здорова.

…а в ночное Бетти отпускала. Костры. Жареный хлеб с черной коркой — вечно Меррон пропускала момент готовности. Мясо. И страшные рассказы. Лошади. Луна.

Там было счастье.

Не ценила.

Вряд ли мы когда-нибудь увидимся, и хотелось бы думать, что ты иногда будешь обо мне вспоминать. Передай тетушке, что я очень ее люблю.

Целую нежно.

Меррон.

Она сыпанула на лист песка, и тот прилип к красным пятнам, Меррон дула-дула, сдувая, пока Малкольм не забрал лист. Пробежался взглядом по строкам и сказал:

— Сойдет.

Наградой за сотрудничество стал почти роскошный обед — хлеб, сыр, вода. Позже и одеяло принесли. Значит, пока Меррон нужна была живой.

Хорошо. Есть время подумать.

Все-таки ненависть изрядно бодрит.

Смотрю на лорда-канцлера и прямо-таки нечеловеческий прилив сил ощущаю. Вот и тянет с милой улыбкой огреть по голове… вот хоть бы бронзовым львом-чернильницей.

Или хотя бы гадость сказать.

Но нет, сижу, улыбаюсь, жду, пока Кормак соизволит начать беседу. Это ведь он к Нашей Светлости стремился, а не наоборот. Кормак разглядывает меня, не трудясь скрыть презрение, хотя, полагаю, оно — часть задуманного представления. Не уверена, что этот человек способен испытывать искренние эмоции. Если когда-то и умел, то умение подрастерял в дворцовых играх.

— Леди…

— Ваша Светлость, — поправила я.

— Ваша Светлость, — и поклона удостоилась, нарочито вежливого, церемонного. — Я рад, что с вами все в полном порядке.

— Я тоже очень рада, что со мной все в полном порядке. Присаживайтесь.

Отказываться он не стал, опустился в кресло и вытянул ноги, упираясь каблуками сапог в стол, точно грозя опрокинуть его на Нашу Светлость.