Читать книгу - "Тень разрастается - Антонина Крейн"

В неловкой тишине, наступившей после слов Мчащейся (остальные уже однозначно объявили Давьеру перемирие), послышался тихий бубнеж из угла комнаты:

— Я ее убил. Я ее убил. Я ее убил. Живого человека. Убил.

Источником сего обреченного гласа был Дахху.

Друг сидел на блестящим лакированным полу, обхватив руками колени, и мерно раскачивался вперед-назад. Его непривычно голая шея — шарфом он укрыл лицо почившей танцовщицы — по диагонали темнела длинными шрамами, полученными в детстве. Дахху, всегда очень щепетильный по отношению к ним, сейчас и не думал поднять широкий ворот мягкого бежевого свитерка.

Я тщетно пыталась затормозить тот скорбный маятник, в который обратился мой друг. Приобнимала его так и эдак, говорила, что он не виноват, предлагала еду, воду, носовые платки. Выуживала, как фокусник, монетки из карманов, притворно удивляясь и задавая отвлекающие вопросы («Надо же, какая старая чеканка, не посмотришь, может, редкость какая?»). В общем, я по списку вычеркивала всю ту тысячу глупостей, которые считаются правильным и уместным утешением. Дахху в ответ не удостаивал меня вниманием.

Зато Андрис Йоукли присела подле меня на корточки и с любопытством разглядывала горку всякой всячины, изъятой из тайников моей летяги и возвышающейся на полу, будто у нас тут склад умелой сороки-воровки, а не танцевальная зала богатейшего особняка столицы. Лицо Ищейки порозовело от удовольствия, когда среди безнадежного мусора чеков и салфеток со стихами она вдруг нашла какую-то случайную шестеренку, которая прах знает как там оказалась.

— Йоу, лекарь, ну не горюй! — Андрис материнским жестом поправила шапку друга.

Эта шапка долго сползала, и вот уже доползла до бровей. Прижатые ею кудри Дахху заслоняли глаза, как зеленый плющ, бывает, прячет коттеджные окошки, увлекшись и сменив назначенные садовником пути роста.

Когда шапка была возвращена на затылок, и нам вновь явился матовый блеск болотных глаз друга, стало видно, что безысходный взгляд Дахху направлен на мертвую танцовщицу.

Йоукли вздохнула:

— Надо убрать тело, а то наш бедняжка совсем свихнется… — никто не шевельнулся. Чуть-чуть повысив голос, Андрис сухо спросила: — Полынь, возьмешься?

Куратор, поколебавшись, кивнул и с видимой неохотой отвернулся от доски — не хотел отрываться от того особого вида рукоделия, где ты украшаешь вертикальную поверхность калейдоскопом догадок. Ловчий шустро прозвенел в сторону трупа, схватил почившую Кару подмышки и рассеянно, весь в своих мыслях, поволок прочь из зала.

— А куда ты ее денешь? — вытаращила глаза Кадия, сидящая по другую от меня сторону от Дахху. Поза ее сквозила неестественной нейтральностью: вроде и рядом, вроде и поддерживает, а нет, даже руку на плечо ободряюще не положит.

Видимо, до сих пор не простила Дахху повышенный интерес к «Доронаху» после выхода из комы. Или просто стесняется Анте Давьера… Такого поди не застесняйся: сидит в дальнем от нас конце зала, павлин павлином, почему-то за роялем, изредка поглядывает на доску из-под полуопущенных ресниц. То ли тяжкую думу думает, то ли — что мне казалось более вероятным — скучает, безразличный к мелким подергиваниям смертных.

Полынь, уже на выходе, услышал вопрос Мчащейся и на секунду замер.

— Это не важно, — наконец, ответил он. Одной ногой толкнул дверь и выволок тело так, будто это был мешок с песком, хорошенько приложив танцовщицу о деревянный косяк. Я отвернулась, Кад позеленела.

— Насколько я понимаю, — начала я, поднимаясь с пола и занимая вахту у доски, — Пустота среагировала только на прямое нападение. До тех пор, пока лечебное заклинание Дахху не двинулось к ней, она была совершенно спокойна. И мою золотую сеть тоже не испугалась. Так что, в теории, мы можем и дальше «просвечивать» людей на предмет наличия Пустоты.

— Да нафига, если мы не знаем, как избавиться от этой дряни? — кисло протянула Кад и приняла одну из своих тоскливых, но жутко артистичных поз: отставила ногу с согнутым коленом вбок, уперлась о него локтем и подперла кулаком щеку, страдальчески наклонив голову.

Кад любит нарочитые позы.

— Йоу, а вы заметили, как странно Пустота пульсировала перед тем, как убить девушку? — вдруг оживилась Андрис. — Она сжималась и разжималась, но ее левый бок оставался неподвижным. Тот, что был ближе к искре. Возможно, Пустота ее боится?

— Это было бы хоть каким-то шагом вперед… — я оторвала для себя клейкую бумажку и задумчиво прикусила кончик карандаша, валявшегося на приступочке под доской. Потом с негодованием его выплюнула. Карандаш был явно погрызен кем-то до меня, фу, гадость какая!

В залу вернулся Полынь. Все взгляды обратились на него. Он молча кивнул. Потом глянул на меня, ехидно прищурился и растянул губы в самой недоверчивой из своих улыбок:

— Так когда придет твоя танцовщица?

— Что? — переспросила я, отвлеченная на поиск другого карандаша, свеженького.

— Ты сказала, что позвала к нам девушку из переулка Тридцати Грехов, — терпеливо пояснил куратор. — Чтобы мы убедились в существовании Пустоты. Когда она придет?

Я тотчас бросила свои канцелярские заботы и растерянно на него посмотрела. Полынь не казался сумасшедшим. Вернее, казался, но не более, чем обычно.

— Присоединяюсь к вопросу, — кивнула Андрис. На ее лице не осталось ни намека на воодушевление. Ищейка скучающе вытащила из кармана апельсин — ого, это что-то новенькое — и начала его неспешно чистить.

— А где мой шарф? — Дахху вздрогнул и схватился за горло в такой панике, будто отсутствие шарфа вдруг лишило его кислорода и смысла жизни одновременно.

— Вы чего? — только и сказала я.

Анте Давьер будто палку проглотил. Вытянулся жердью на своей пианистской табуретке, сморщил нос, пригладил волосы цвета вороного крыла и, как ни в чем не бывало, провозгласил:

— Вероятно, Тинави переоценила силу своего обаяния. Сегодня танцовщица не придет.

— Очень жаль, — поджал губы Полынь.

— Давайте тогда соберемся в другой раз, — пожала плечами Андрис.

Моя челюсть с неслыханным и неслышным никому, кроме моего воображения, стуком упала на грудь. Давьер мило со всеми попрощался — настолько мило, насколько позволяла его репутация в нашем непростом кругу.

Андрис ушла первой, радуясь, что удалось содрать шкурку апельсина одной длинной полосой и с опаской придерживая табакерку с беснующимся внутри призраком Иладриля.

Полынь, подождав минуту после ее ухода, тоже двинулся к выходу. На прощанье он успел шепнуть мне:

— Прости, что до конца не верю. Профдеформация, — и тот факт, что за моей спиной наша «детективная» доска горела всеми цветами радуги, отнюдь не смутил Ловчего.

Кадия и Дахху мялись особенно долго.

— Ерунда какая-то, да? — пробормотала Мчащаяся.

— Да, — ошарашенно согласилась я и выдохнула. Ну хоть кто-то!