Читать книгу - "Свобода уйти, свобода остаться - Вероника Иванова"

— После приглашения, которое ты оставила, не мог не прийти.

— Приглашение? — Полукружья бровей чуть сдвигаются. — А, тот верзила, который поймал все «лепестки»... Он ведь быстро умер, да? Знаю, что быстро. Жаль, лучше б помучился.

Пропускаю злобную насмешку мимо ушей:

— Я хочу поговорить с тобой.

— Только поговорить? Скажи ещё, что не желаешь моей смерти... Желаешь ведь, вижу! Да мне и видеть не надо, довольно послушать, как стучит твоё сердце... Не боишься, что вырвется из клетки?

Хочешь поймать меня в ту же ловушку, что я ловил Ювиса? Нет, сладкая моя, ничего у тебя не получится, по одной простой причине: ты приучена говорить, а я — слушать. И себя умею слышать куда лучше и полнее, чем всех остальных. Сердце слишком часто бьётся? Это поправимо. Твоя беда в другом: ты чувствуешь следствие, но не можешь понять, откуда оно взялось. Думаешь, всё идёт от ненависти к тебе? Ошибаешься: я позволял себе ненавидеть всего несколько минут, отпуская чувства на свободу. А потом они вернулись ко мне, переплавившиеся из руды в крепкую сталь. Я не бегу от переживаний, сладкая моя, напротив, зову их к себе в гости по каждому выдающемуся случаю, дурному или хорошему. Потому что если мне не будет понятна боль собственной души, не смогу усыплять боль душ чужих.

Служка упал, как только я отпустил рукоять шпаги. Упал и тут же затих, шагнув за Порог. Делаю шаг к лестнице, а девица продолжает насмешничать, думая, что капкан захлопнулся:

— Правильно, зачем нужны какие-то железки? Ты же хочешь сделать это руками, чувствуя тепло моей кожи... Сжать пальцы на шее, на моей тонкой, слабой шее... Сдавить и чувствовать, как утекает моя жизнь, капля за каплей...

Ещё шаг. Я уже у подножия лестницы и ставлю ногу на первую ступеньку. Мне бы подойти поближе, хоть чуточку, тогда и поговорим. По-настоящему. По-моему.

А она торжествует, уверенная в своих силах:

— Ты будешь давить всё сильнее и сильнее... Ты должен быть сильным, потому что ты — мужчина. А я покорюсь твоей силе, потому что я — женщина... Мужчина... Женщина... Между нами нет ничего, но, соединившись, мы станем всем... Ты хочешь соединиться со мной? Ты — хочешь!..

Следовало бы догадаться, куда именно она повернёт тропинку своего заговора. Логично. Разумно. Эффективно. Прошло бы в девяноста девяти случаях из ста, но только не со мной. Потому что если я и хочу с кем-то «соединиться», то вовсе не с этой самодовольной дурой, до сих пор не понимающей: на тех, кто способен говорить с водой, чужие уловки не действуют никогда, только — свои.

И всё же, она почувствовала. Каким-то звериным чутьём, но угадала и отшатнулась назад, закричав:

— Стой!

Наклонилась в заросли лилий, снова выпрямилась, поднимая к груди младенца. А, тот самый, вместе с которым она и прибыла в Антрею. И что дальше?

— Не подходи, или я убью его!

— Это меня не остановит.

— Лжёшь!

— Отнюдь. На весах лежит жизнь целого города: что по сравнению с ней жизнь одного ребёнка?

— Ты не сможешь этого допустить, ведь так? Не сможешь?

Вокруг шеи малыша обвился тонкий шнурок.

— Не сможешь!

Ох, сладкая моя, ну кто внушил тебе такую нелепую уверенность? Наверное, я сам, когда пропустил в город, пожалев ещё тогда, на рынке. Что ж, моя вина, нужно заглаживать.

— Ты натворила много бед, но кое-что ещё поддаётся исправлению. Успокойся, оставь в покое ребёнка и поговори со мной. Совсем недолго: я только задам тебе несколько вопросов и...

— И потом убьёшь меня? Или отдашь палачам и будешь наслаждаться моими страданиями?

Приходила в голову такая мысль, не буду отпираться. Но и признаваться погожу:

— Никаких палачей и никаких убийств. Мне нужны ответы, и только.

Возглас, похожий на всхлип:

— А потом?

— Твою судьбу будут решать другие.

— Почему не ты?

Или ошибаюсь, или в её голосе слышится обида.

— Потому что не смогу быть справедлив.

— Но ведь ты решаешь, только ты! Мне же говорили...

Она спохватывается и проглатывает окончание фразы. Ну же, сладкая моя, борись! Ещё чуточку, и я смогу тебе помочь, только не останавливайся на полпути, умоляю тебя!

И тут по телу служки, оставшемуся лежать где-то за моей спиной, в последний раз проходит судорога: я хоть и не вижу, но чувствую это по вновь разливающемуся в воздухе аромате свежепролитой крови, а девица... Как только запах добирается до её ноздрей, глаза расширяются до предела, и становится ясно, что никакие они не чёрные, а зеленоватые, просто зрачок слишком крупный. И без того бледное лицо приобретает молочную белизну под стать лепесткам лилий, тонкие губы кривятся в улыбке, полной ненависти, а младенец падает куда-то под ноги, в складки рубашки, потому что убийце нужна свобода действий:

— Умри!

Но пока она тянется за спрятанным под камзолом оружием, время превращается в вязкий медовый сироп, и я успеваю не только воскресить в памяти сомнения Тьюлис (которая всё никак не могла припомнить, что же такое нужно мне ещё знать о боевых веерах), но и за доли мгновения до того, как начинается атака, делаю то, чему меня долго, с переменным успехом учили в юности. Договариваюсь с водой. Не заговариваю её, не принуждаю, не приказываю... Просто договариваюсь. Ты — мне, я — тебе. Ты — защищаешь, я — помогаю вернуться в привычное состояние. Равный обмен? Равный. Но мне и самому следовало бы раньше догадаться: боевые веера — парное оружие...

Хрусть. Хрусть. Хрусть. Льдинки, быстро тающие на паркетных досочках. Стоило многих усилий объяснить воде, в каком именно месте она должна собраться, чтобы стать щитом, преграждающим путь смерти, прячущейся в шёлковых тайниках веера. Будь оружие лучше смазано, у меня ничего бы не вышло: лёд не смог бы осесть на скользком металле и сковать рычаги. Но у смазки ведь такой мерзкий запах, верно? Какая женщина допустит, чтобы от неё пахло не духами, а сталью и нутряным жиром? Никакая. Даже Кириан предпринимала поистине нечеловеческие усилия, чтобы оставаться женщиной, исполняя службу.

Поднимаюсь по лестнице, теперь уже никуда не торопясь. А зачем спешить? «Змейка», ещё в самом начале разговора перебравшаяся с моего правого плеча в ладонь, вылетела из неё, когда веер попытался раскрыться, и, в отличие от стального оружия, не потерпела поражения, впившись разинутой пастью в ямку между хрупкими ключицами, и втянула серебристо-призрачное тело внутрь, озорно махнув исчезающим хвостом. А ещё мигом позже, как только мой ручной зверик добрался до крупных кровеносных сосудов, девица вскрикнула и безвольной куклой осела вниз, потому что её сознание потеряло почву под своими кривенькими ножками.

Полупридушенный младенец вполне себе жив, и если ощущения мне не изменяют, проживёт ещё не один десяток лет на этом свете, поэтому даже не буду сейчас его трогать: пусть справляется сам, благо сил у него предостаточно. Но ты, сладкая моя... Как же ты меня разочаровала. Впрочем, можно ли было требовать от тебя большего?