Читать книгу - "Наследник - Михаил Ахманов"

– Если опять откроется, тогда за что повесили? – с недоумением спросил Каргин. – Какая разница, этот минбаши торгует или другой?

– Не с теми, значит, торговал, – пояснил Перфильев. – Кстати, его и помощников гвардейцы казнили. Как, сержант не видел, но увели их хунвейбины из чеченской гвардии.

– А что ты встрепанный такой?

Влад оскалился.

– Да вот, понимаешь… Пока я с сержантом базарил, гвардейцы подвалили, двое, один чечен, а другой по-русски вовсе ни буб-бум. Кто, откуда, приехал зачем, что за машина у тебя, почему большая да черная, и все тому подобное… Потом чечен и говорит: я с тобой сделаю, что захочу. Денег дай, тогда отпустим! Ну, я дал.

– Много?

– До завтра не очухаются, – сказал Перфильев, потирая кулаки. Он собирался что-то еще добавить, но тут зазвонил телефон.

– Слушаю!

– Алекс, вы?

«Кто меня тут может Алексом звать?» – мелькнуло в голове у Каргина, но в следующий миг голос вспомнился. Прикрыв ладонью трубку, он шепнул Перфильеву: – Ягфаров! Иди в гостиную, к параллельному аппарату.

Потом произнес:

– Рад слышать вас, Райхан.

– Взаимно, мой дорогой. Завтра мы с вами увидимся – как обещалось, президент изволил вас пригласить. Точное время не назначено, явиться можете когда угодно, так как останетесь ночевать. Утром вас куда-то повезут, и думаю, что по воздуху. Полюбуетесь на наши горы.

– Хорошая новость. Куда ехать, Райхан? В Карлыгач?

– Нет, в Елэ-Сулар.[57]Место еще примечательней Карлыгача – большие пещеры в горах, а в них теплые озера. Целебные! Саид Саидович любит здесь отдыхать. Только…

– Да?

– «Кадиллак» к пещерам не пройдет, не развернуться ему на горной дороге, так что езжайте, Алекс, своим транспортом. За Кизылом второй поворот налево, у шестнадцатого километра. Никак не пропустите – вас там будут ждать проводники. – Помолчав, Ягфаров спросил: – Водитель у вас хороший, опытный? Там серпантин виляет, пропасть с одной стороны, а скалы с другой.

– Проедем, – сказал Каргин и распрощался.

* * *

Интермедия. Ксения

День, когда привезли Константина Ильича, и следующий за ним выдались суматошными. Пришел доктор, молчаливый и строгий, возился с костиной ногой, врачевал порезы, и Ксении казалось, что не медик у постели раненого, а художник-реставратор, снимающий страшную маску с его лица. Смыли остатки крови, наложили швы, и оказалось, что лицо у Кости хорошее, и даже пластырь и бинты его не портят. Не очень молод, думала Ксения, мотаясь туда-сюда с полотенцами и тазиками теплой воды, лет, должно быть, за тридцать, но для мужчины это самый возраст. Не молод, зато красив! Кто-то, быть может, не заметил бы этой красоты, сказал бы, что лепка грубоватая, скулы слишком широки, лоб упрямый, как у бычка, глаза запали и кожа бледная, точно у покойника. Но Ксения смотрела иным взглядом – тем, что бывает у женщины, успевшей настрадаться от злобы, жадности и похоти мужской и вдруг обнаружившей, что есть и другие мужчины, те, что не требуют, не покупают, а дарят.

Он искал ее глазами. Кто бы ни находился рядом, друг ли его Владислав, или Алексей Николаевич, или огромный темнокожий Флинт, он искал ее и только ее. Со стесненным сердцем Ксения замечала, как вспыхивают костины зрачки, как розовеют щеки, смягчается линия рта – видела это, и отвечала взмахом ресниц: я здесь, я около тебя, и я тебя не покину. Наверное, за два минувших дня они не сказали друг другу и двух десятков слов – говорил Перфильев, о чем-то вспоминал, смеялся хрипло, травил анекдоты – но не было нужды в словах. Они общались по-иному, на древнем беззвучном языке взглядов, улыбок и жестов.

На третий день все куда-то разбежались, только Алексей Николаевич сидел в офисе да Рудик дежурил в коридоре. Ксения притащила поднос с завтраком, накормила Костю, помогла добраться до ванной и снова уложила в постель. Он уже не был так слаб, как в первые дни, просился в кресло, но Ксения сказала: доктор велел лежать. Костя лег, только руки ее не выпустил. Попросил:

– Расскажи…

Она опустила глаза. Пока жила в Армуте, не раз об этом думала: когда-нибудь услышит от кого-то: расскажи… От мамы, от подружек или от парня… Расскажи про Керима, про потные простыни и шелест падавшего на пол платья, содранного жадными руками, про номера армутских гостиниц, про жесткий стол под лопатками, про боль и губы, закушенные в муке… Расскажи, как была наташкой!

– Я… – Она отняла руку, закрыла ладошкой глаза, стараясь не расплакаться. – Я…

– О другом спрашиваю, – тихо произнес Костя. – Откуда ты? Лет сколько? Мать и отец у тебя есть? Братья, сестры? Где живут, чем занимаются?

– Мама есть, – с судорожным вздохом выдавила Ксения. – Из Смоленска мы… Мама в детском садике работает… А лет мне двадцать. Скоро будет…

– Двадцать… скоро будет… – повторил он. – Девчонка ты совсем… красивая… А мне, Ксюша, тридцать пять. Старый для тебя, наверное? И собой хорош не очень…

Она вытерла слезы, сунула ему мокрую ладонь и отчаянно замотала головой. Нет, не старый! И собой хорош!

– А я из Тулы, – промолвил Костя, гладя ее по щеке. – Отец, мать, сестра и два братана – все на тульском оружейном… Мастера! Родители уже немолодые, теперь со мной в Москве живут. Предки наши тоже были мастерами, кто кузнец, кто токарь-слесарь, кто гравер, один я в бойцы подался. Помнишь про Левшу, который блоху подковал? Так вот, Ксюшка, фамилия у него точно была Прохоров!

Ксения невольно улыбнулась, и Костя сказал:

– У тебя ямочки на щеках, а глаза – как небо над Упой… Упа – речка наша, в Туле течет. Ты ее увидишь, милая…

На стол колоду, господа, крапленая колода!

Владимир Высоцкий