Читать книгу - "Телевизор. Исповедь одного шпиона - Борис Мячин"

С удивлением раскрыв глаза, я смотрел на Черногорию, эту балканскую Сечь – удивительное разбойничье гнездо в самом центре Европы. Всё вокруг казалось каким-то родным и знакомым: православные церкви, грязь на улицах, вечно пьяные мужики, женщины с бельевыми корзинами и даже лай собак и петушиное кукареканье как бы говорили, что я среди своих. Чуждыми выглядели только покрытые лесом склоны гор, и еще ружье у каждого второго встречного сообщало о том, что я нахожусь не в срединной России, а на пограничье, где идет постоянная война, вроде Кавказа или донской станицы.

– Кушай, – Войнович подложил мне еще печенья (так на Балканах называют жареное мясо); после польских яблок я уплетал мясо за обе щеки и закусывал еще дынею, стоявшей на столе; дынный сок стекал с моих ушей. – Что ты будешь делать дальше?

Мне понравилось, что он говорит со мною на «ты», как говорили при старых царях, когда не было еще так заметно французское влияние. Впрочем, Магомет тоже всегда говорил со мною только на «ты», как ежели бы он был не моим современником, а, скажем, современником Петра Великого или хотя бы Анны Иоанновны.

– Не жнаю, – сказал я, жуя. – Я еще об этом не думал. Высплюсь…

– Да нет же! – засмеялся гардемарин. – Что ты будешь делать после того, как поешь и выспишься? Куда поедешь? Какие у тебя предписания коллегии на этот счет…

– Вернусь в Венецию, наверное, – я почесал репу; никаких указаний на случай похищения Батурин мне, разумеется, не давал. – Нужно срочно сообщить в Петербург о заговоре…

– Я уже сообщил, куда следует, – сказал Войнович, – графу Алексею Григорьевичу Орлову, своему непосредственному начальнику…

Я недовольно поморщился. Суть всей слежки за Пане Коханку, а впоследствии и за княжной, и была-то поначалу только в том, чтобы обскакать Орловых и подать Екатерине Алексеевне на блюде докладную записку: так, мол и так, государыня, партия Паниных пресекла измену в корне…

Да и черт бы с ним! В конце концов, я служу не Панину и не Батурину, и даже не императрице Екатерине, а ежели подумать, то и не Романовым, – я служу России…

– Я поеду в Лейпциг, – сказал я. – У меня там невеста… Если она не забыла меня за этот год, конечно…

Господи, Фефа! Ведь она так и не получила моих писем, украденных Королевским секретом, и теперь наверняка думает, что я ее бросил и слинял, или погиб. А ежели она выйдет замуж за другого, ежели герр Гауптман не посчитается с Фефиными капризами и выдаст ее за какого-нибудь немецкого купчика… Я не могу этого допустить! Я немедленно должен ехать в Лейпциг…

– В Лейпциг тебе нельзя, – Войнович встал, сложил руки за спиной и задумчиво посмотрел в окно. – Тебя поймают на первом же перекрестке. Кто-то узнал о том, что русские ездят в Ливорно через Лейпциг, по имперской дороге^[252], и теперь нельзя проехать, не наткнувшись на турецких шпионов, или даже на обыкновенных разбойников, которые сообразили, что человек, едущий ко флоту, едет, как правило, с приличной суммой денег…

Я почти не слушал его. Слезы наворачивались на глаза. Я должен узнать, что с Фефой… Ведь княжна грозилась подослать к ней французов; а что если она и в самом деле исполнит свою угрозу, теперь, когда я сбежал… Но как, как это сделать?

Я телевизор, подумал я, и могу видеть что захочу.