Читать книгу - "Султан Луны и Звезд - Том Арден"

В какой стороне лежал Священный Город? Амеда, сидя в темнице, этого точно не знала, но, заслышав за стенами дворца; звон колоколов, сзывавший народ к Поклонению, простерлась ниц на грязной соломе и стало страстно бормотать молитвы, от которых так легко отказывалась еще совсем недавно. Сама Амеда не могла бы сказать, кому молится — то ли богу пламени, как другие, то ли духу своего покойного отца.

Теперь ей казалось, что прорицатель зачастую рядом с ней, что он призрачно пребывает где-то совсем близко. Уже не раз, томясь в подземелье, Амеда решала, что слышит голос отца. Он словно шептал ей что-то, и слова доносились вроде бы из осклизлых стен темницы. Но что это были за слова — этого девочка не понимала. Порой, когда старик Лакани принимался что-то бессвязно бормотать, Амеда гадала: уж не устами ли бесноватого старика глаголет ее мудрый отец? «Как это странно, — думала девочка, — как странно, что отец, который при жизни всегда казался ей таким далеким, теперь, после смерти, стал таким близким, таким настоящим!»

К Амеде уже приходили даже мысли о том, что скоро она воссоединится с отцом — и притом безо всякой помощи со стороны палача. За то время, что она успела провести в подземелье, девочка узнала о том, что многие узники умирают в темницах. Одни становились жертвами жестоких болезней, споры которых витали в промозглом и затхлом воздухе, других губили загноившиеся переломы рук, ног и черепа — с такой жестокостью их избивали пьяные стражники. В первую же ночь в подземелье Амеда в ужасе наблюдала за тем, как тюремщики, шатаясь и сквернословя, волокли по грязному коридору чей-то труп. Затем она услышала громкий всплеск — тюремщики швырнули труп в сточную канаву. Амеда еле сумела сдержать слезы. Не то чтобы ей было так жалко, что какой-то незнакомый ей человек умер. Ей было жаль, что сама она не может умереть вот так и провести палача и всех, кто придет развлечься и поглазеть на казнь на рыночную площадь!

Эти мгновения были самыми страшными для Амеды. Потом она больше не поддавалась отчаянию. Пока ей везло, и казалось, что это происходит благодаря тому, что ею незримо руководит отец. Может быть, так оно и было. Ведь Амеда молилась о возможности побега — и вдруг такая возможность появилась!

Только бы все получилось!

Закончив молитвы, девочка тихо села на соломе и склонила голову. Всего за несколько дней она сильно изменилась. Теперь Амеда чуть ли не с удивлением представляла себя такой, какой была совсем недавно — девчонкой на побегушках в караван-сарае, которая мечтала напиться хмельного сока за компанию с Фаха Эджо. В день смерти отца Амеда стала — и эта мысль доставляла ей несказанное удовольствие — мужчиной. Но как же она сожалела о том последнем, что натворила, поведя себя, как повел бы только мальчишка-слюнтяй! Со стыдом она вспоминала о лампе и молилась о том, чтобы отец простил ее за этот глупый поступок.

Из соседней темницы послышался приглушенный стон.

Амеда скривилась. Ну что ж — эджландец хотя бы остался жив.

Стон послышался вновь, и девочка постаралась о нем не думать. Думать ей нужно было только о своем деле, о своем испытании, а не об эджландце — если этот малый и вправду был эджландцем.

И все же Амеда не могла перестать думать о нем. Не так уж они были непохожи — рост и цвет кожи у них были почти одинаковыми. Но примут ли стражники и в самом деле этого юношу за нее, отведут ли его на казнь на рыночную площадь? Конечно, Амеда не могла на это не надеяться, но несмотря на то, что к такому поступку ее побудило отчаяние, злой девочкой она никогда не была, и потому совесть мучала ее. Она твердила себе: эджландец — трус. Трус или дурак. Неужели не мог догадаться, что ему грозит опасность, неужели не сообразил, что надо защищаться? Амеда пробежалась пальцами по гладкому шелку одежд, которые сняла с эджландца. Ей стало противно. Кем же он был, этот красавчик? С содроганием Амеда вспомнила о слухах, об историях, которые порой рассказывали постояльцы караван-сарая. Неужто в большом городе Куатани и вправду процветали такие пороки? А может быть, и не стоило жалеть о том, что эджландец завтра будет казнен.

Но тут к Амеде пришла вот какая мысль: «Между прочим, сейчас я и есть мальчишка-красавчик, предназначенный для плотских забав».

А потом у нее не осталось времени на раздумья. Вдруг в замке заскрежетал ключ, и Амеда в страхе очнулась от забытья.

Стражники оказались около нее в мгновение ока.

— Ну, пошли, красавчик!

— Нет! Не трогайте меня!

— А, да он еще драться вздумал!

— А ну, тихо, не брыкайся, маленький попрошайка!

— Ой! Хватит!

— Будь ты проклят!

— Попался!

— Хе-хе! Ну, что, может, надавать ему по заднице, чтобы больше не брыкался?

— Да нет, его надо целехоньким доставить. По морде бить не велели. Губки его зачем-то сильно нужны — только вот зачем, в толк не возьму.

— Не понимаешь, да? — Грубый хохот. — Ну а как насчет того, чтобы под дых ему наподдать?

— Он иноземец — его надо с уважением обихаживать — так мне сказали. — Стражники туго обвили запястья Амеды цепью. — Ну, пошли, малый, тебе повезло. Там, куда ты отправишься, тебя ждет много всяких радостей — но поначалу будет маленько больно!

Стражники, оглушительно хохоча, повели пленника по коридору. Почему Амеда так яростно вырывалась — она и сама не понимала. Ею словно владел какой-то инстинкт. На несколько мгновений она даже забыла о том, что ее замысел удался — ведь он удался! Она жадно вдохнула глоток свежего воздуха и заморгала, выйдя на яркий свет из подземелья. При мысли о том, что ждет ее впереди, Амедой овладевал страх, но она думала так: уж лучше что угодно, чем снова оказаться в темнице.

Дворец с Благоуханными Ступенями, как многие богатые дома, был разделен на несколько отдельных зон, и прислуге, работавшей в одной зоне, категорически воспрещалось входить в другие. Рабы, трудившиеся на кухне, никогда не появились бы в покоях, где вершились государственные дела. Евнухи, присматривавшие за женщинами в гареме, жили в своем, отдельном мирке, совсем не похожем на тот, где обитали конюшие. Тюремщики относились совсем к иной касте, нежели те стражники, разодетые в золотые парчовые одежды, что служили в верхних покоях дворца.