Читать книгу - "Тьма на кончиках пальцев - Дмитрий Швец"

— Так что на счет кошечки, — вновь заскрипел его голос. — Не видал? Ваше Благородие, кошечку то не видал? — Степан извиняясь поклонился.

— Нет, Степа, не видел, — ответил я, пытаясь вжаться в стену.

— Ты это, ты если увидишь, ты это, ты на кухню скажи, — голос его вновь изменился, смешав в себе чистый заботливый, и отдаленный звук камнедробилки.

— На кухню?

— Ага, Агнешке! — голос его наполнился любовью отца к дочери. — Это ее кошечка.

— Агнешка? — переспросил я. — Что за Агнешка.

— Девчонка на кухне. Маленькая такая, хорошая. И кошечка у нее тоже хорошая. Вот только потерялась, сейчас нет кошки. А Агнешка на кухне. Ты, как кошечку увидишь, сразу на кухню беги, Агнешке скажи. Только сам кошечку ту не лови. Не надо, она царапучая и кусучая больно. Только Агнешку и любит. Ну, и мне дозволяет себя гладить. Редко, но дозволяет. Агнешка по ней скучает больно. Плачет часто, — Степан всхлипнул, будто и сам сейчас расплачется.

— Хорошо, — кивнул я, все глубже кутаясь в одеяло, и стараясь удержать в теле тепло, которое утекало в воздух.

Я закрыл глаза, рассчитывая, что Степан удовлетворится ответом, и уйдет, но я ошибся. На лоб, закрыв мне глаза легла шершавая рука.

— Тише, молодой человек, не дергайтесь, я вреда вам не причиню, — в спокойном голосе слышались, едва уловимые, раскаты голоса Степана и я почему-то поверил ему. — Не открывайте глаза, юноша, — голос его вновь изменился, стал тоном учителя в классе, и я его послушался.

Продолжая держать руку на моих глазах, он положил вторую мне на макушку. Развернул первую так, чтобы, пахнущая лошадьми и корицей, ладонь прошла под моим подбородком, положил большие пальцы мне на глаза. я дернулся.

— Тише, юноша, все с вашими глазами будет хорошо, голос его спокоен, тон человека, который точно знает, что делает, уверенный, чуть наглый и чуть насмешливый. Но в насмешке той ничего обидного, напротив, она успокаивает. — Лучше зрение не станет, не испортится совершенно точно. Но холод отступит. Станет легче, я обещаю вам, юноша. Немного, но вы перестанете будить себя стуком собственных зубов и сможете поспать. Никогда не видел, чтобы адаптация проходила так тяжело.

— Адаптация?

— К Тьме, — он произнес «тьма» с придыханием, с почтением которое порой люди не оказывают и богу. — Всем холодно, но, чтобы так. Такого я не видел. А я, поверьте мне, юноша, я видел много за свою жизнь.

— Степан, а ты, — я запнулся, не зная, как спросить и решившись выпалил: — Ты тоже темный?

— А как же, ж — хохотнул он другим голосом и снова голосом учителя добавил: — Я да. Единственный здесь. Все остальные же тьму в себе приняли, но пока еще могут удержаться, чтобы не погрузиться в нее. Если ты хочешь поговорить об этом, найди меня через три дня, сразу после заката.

— Хорошо, — кивнул я.

— А теперь помолчи и не шевелись! Расслабь тело, представь внутри себя шар огня с куриное яйцо. Отлично! Теперь просто сиди.

Я не знаю, что он делал, и подсмотреть не мог никак, пальцы его крепко держали глаза, ладонь под подбородком, придавливала челюсть, лишая возможности задавать вопросы.

Ладони его становились все горячее, яйцо в моей груди раскалялось и из белого стало сперва красным, затем оранжевым, теперь же налилось багрянцем, раскалилось и грозило лопнуть.

Это же видимо увидел и Степан. Он выпустил мою голову, поднялся.

— Не забудь, Твое Благородие, — голос его стал хриплым, с легкой ноткой издевки. — На кухню скажи. А я пошел кошечку искать, — он взглянул на меня и мне вновь показалось, что смотрели на меня два красных глаза.

Степан ушел, плотно прикрыв за собой дверь. Меня же сморил сон. Я так и уснул сидя возле горячей от дымохода стены.

Проснулся от голода. Точнее меня разбудил звук моего же урчащего желудка.

Я поднялся на ноги, опасливо сбросил одеяло, снял тулуп. Ничего, холодно, но вполне себе терпимо. За тулупом последовала кофта, шерстяные носки, теплые штаны. Оставшись в одном домашнем, я вновь почувствовал себя человеком. Очень голодным человеком.

Я сделал шаг к двери и замер у стула. На нем лежал бумажный пакет, перетянутый красной атласной летной, с приколотой запиской:

«Оденьтесь к ужину, Ваша Светлость!»

Интересно, что там?

Я сбросил пакет на пол, развязал ленту, и остолбенел.

Какого, спрашивается, тут происходит?

Из бумажного пакета выпала форма. И это была не строгий школьный костюм, а некое подобие военной формы. Синяя, с непонятными нашивками, эмблемами, погонами с черточками и значками, и красивыми коричневыми, кожаными ремнями. Широкий пояс, со скрытыми креплениями для ножа и ещё чего-то. И узкий перекидывающийся через плечо на манер портупеи, для чего, я так и не понял.

Я никогда не мечтал о военной службе, никогда не засматривался на людей в форме и не представлял себя в ней. В своих мечтах я всегда был гражданским, промышленником, купцом, иногда даже поэтом. И что с того, что стихи я не люблю и писать не умею, фантазии никто не запрещает. Я всегда сторонился даже мыслей о военной службе, но эта форма.

Она очаровала меня. Сложенная, аккуратно перетянутая бечёвкой, она лежала на полу и манила синей, отливающей словно бархат тканью. А ремешки, такие блестящие, такие чарующие. Новые, пахнущие кожей, дубильным раствором и краской.

Я протянул руку, желая лишь прикоснуться к ней. И отдернул. Не хочу я становиться военным. Даже на один день, даже ради званного ужина не хочу! Мне претит жизнь по уставу, хватило школьного расписания, и тюремного распорядка, век его не забуду. Не хочу, не заставите!

Взгляд мой упал на погон кителя. Непонятные черточки и символы собрались воедино, слились в нечто целое, образовав... Я застонал и сел на пол. Снова стало холодно, захотелось обнять печную трубу, но нельзя, она в стене идет. Как нельзя и форму не надеть. И ведь еще в записке подсказка была, а я внимания не обратил.

К ужину просили одеться именно Вашу Светлость. Не меня, не Глеба, ни графа Сонина, а Вашу Светлость. Вот потому то на погонах формы и выбит золотым тиснением герб Волошиных. Но увидеть его можно только если