Читать книгу - "Тьма на кончиках пальцев - Дмитрий Швец"

Я поднес пальцы к глазам, рассмотрел ногти, кожу под ними, но ничего подозрительного не увидел.

Да почему же так холодно, и почему так ломит пальцы, особенно на правой руке. Я глубже зарылся в одеяло.

— Так бывает, — услышал я спокойный голос Крестовского. — Так всегда бывает, особенно в первый раз. Потом привыкаешь и почти не чувствуешь холода. Ни холода, ни страха, ничего. В первый раз, тебя может объять ужас, в первый раз тебе могут сниться кошмары. И в первый раз всегда бывает жутко холодно.

Чиркнула спичка и комнату наполнил сперва запах дорогого табака, а затем вплетенная в него ванильная нотка. Щелкнула форточка, холодный ветер подхватил и унес запах табака, оставив лишь нотку ванили.

Крестовский придвинул стул к кровати, сел, на американский манер закинул ногу на ногу, затянулся сигарой. Никогда прежде не видел его с сигарой. Обычно он курил пусть и не дешевые, но очень вонючие папиросы. Которые хранились в портсигаре, лежащем в нагрудном кармане с левой стороны. Прямо у сердца.

Я вытянул голову, стараясь разглядеть портсигар, но карман был выше чем я мог видеть.

— Ты согреешься, Глеб, — произнес он, затянулся и выпустил дым колечками. — Обязательно согреешься. Твое тело примет Тьму и все будет хорошо.

— Примет Тьму? — я подпрыгнул. — Как? Зачем? Что вы сделали со мной?

— Ничего.

Крестовский снова затянулся и выпустив густое дымное кольцо к потолку, повернулся ко мне.

— Ты знал, что сигары курят не в затяг? Они не ради никотина, они ради удовольствия и вкуса. И удовольствия именно от вкуса. Для никотина есть папиросы. И ты можешь взять сигару, раскурить ее, почувствовать чудесный аромат, окунуть кончик в коньяк, чтобы лучше раскрыть букет.

— Я не курю, — я напрягся, прижался к прохладной стене и натянул одеяло. — И не пью. А у коньяка паршивый запах. И раскрыть он может разве что букет помоев, — я внимательно следил за Крестовским, но он пропустил мои слова о коньяке мимо ушей. И вообще, казалось, продолжать не собирался: крутил в руках сигару и смотрел на ее дым. — Зачем вы мне все это рассказываете?

— Затем, что ты можешь десять лет курить сигары, наслаждаться вкусом и ароматом, и ни разу, пойми, ни разу не затянуться, — он вновь затянулся и выпустил в потолок густой клуб дыма. Тут же глубоко затянулся снова, открыл рот и медленно выпускал дым окутывая им себя, скрыв за ним лицо. — Но на одиннадцатый год, ты затянешься. Это произойдет, это неизбежно.

— О чем вы, Петр Андреевич? При чем здесь сигары, никотин, какие-то десять лет? Что вы со мной сделали? Что значит, тело примет Тьму? Я не хочу!

— Конечно не хочешь. Никто не хочет. Но Тьма не спрашивает, она просто берет то, что ей нужно. Рано или поздно она забрала бы и тебя. И ты стал бы темным. И для того, чтобы не стать тем темным, которым пугают детей, ты сейчас здесь.

— А каким?

— Что, прости?

— Каким темным, по вашему мнению, я должен стать?

— По моему мнению? — Крестовский нахмурился, почесал ухо, набрал полный рот дыма и медленно его выпустил. — По моему мнению ты не должен быть темным. И никто не должен быть! По моему мнению, самой тьмы и всего, что с ней связано не должно существовать. Но она существует. И нам остается только принять ее существование. В том числе и в себе.

— Не можешь победить — возглавь.

— Именно. Но я бы сказал прими. Хотя и возглавить тоже можно, особенно с твоими талантами.

— С какими? — холод не отступил, я все еще чувствовал льдинки, бегущие по венам, но вдруг стало жарко, капельки пота выступили на коже.

— Подробности у Данилина.

Я хмыкнул, где там этот Данилин. Очередного отца семейства арестовывает.

— Он кстати приедет через три дня. И приезжает он ради тебя, — Крестовский поморщился. — Он три года здесь не был, а узнав, что не ошибся в тебе бросил все дела и мчится.

— Не слишком то мчится, раз только через три дня приедет.

— Зная Данилина это мчится, поверь. Хотя сейчас, наверняка, завершает более срочные, не более важные, а именно срочные дела. Ты ведь отсюда никуда не денешься, а там может быть что-то, что может и испариться.

Я не понял, о чем говорит Крестовский. Да и визит Данилина меня нисколько не взволновал. Данилин не страшный, им больше пугают. Попугаться я могу и потом, когда он приедет. А вот то, что меня действительно волновало, хотелось бы прояснить сейчас.

— Петр Андреевич, можно вопрос?

Крестовский повернулся ко мне, приподнял бровь, ожидая вопрос, и улыбнулся, своей кривой, похожей на злую или раздраженную усмешку, улыбкой. Он знал, что я хочу спросить, он подводил к этому вопросу, и я его не разочаровал.

— Петр Андреевич, а вы? Вы тоже темный?

— Да, — кивнул Крестовский и улыбка его стала шире.

— И клопы?

— И клопы, — вновь кивнул Крестовский.

— А Светлана Юрьевна? — я прищурился.

— Она темнейшая! — улыбка Крестовского стала так широка, что я испугался как бы он рот себе не порвал.

— Глеб, тебе нечего бояться. Мы не те темные. Тьма есть в каждом. В каждом человеке, в каждом живом существе. Вопрос лишь в том, проснется она или нет, завладеет ли помыслами человека или зверя, станет ли его частью и будет ли управлять им. Точнее, кто будет управлять: человек или тьма. У зверей почти нет шансов, у них нет разума, нет Бога, нет социума, они живут так, как заведено природой. Они охотники, они жертвы, и больше никак. Мы же можем контролировать себя. Но для этого нужно понимать, что есть тьма и что она есть в тебе. Данилин расскажет лучше меня, — он встал, похлопал меня по плечу.

— Табак страшная дрянь, даже тогда, когда табак хороший, — он поднял дымящуюся сигару, перехватил ее двумя пальцами, вытянул руку.

Дым клубясь поднимался к потолку, и вдруг остановился, стал сплетаться в человеческую фигуру. В женскую фигуру. В обнаженную женскую фигуру.

Я во все глаза смотрел как дымная голая дама, лениво поднимает руку, прикрывая высокую