Читать книгу - "Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель - Генри Лайон Олди"

– Как ты узнал меня?

– Кто учил меня видеть не удар, а движение? Не облик, а замысел? Не ты ли?

– Разве я враг тебе?

– Нет. Что это меняет?

– Ты не сочтешь мой приход вмешательством в свою жизнь? – озабоченно спросил Лукавый.

– Боишься?

– Еще бы! Папа клялся Стиксом от имени Семьи. Значит, и от моего имени. Кому охота год спать мертвецом, и девять лет скитаться в облике смертного?

– Я рад тебе. Давно не виделись, а?

– Давно. Ты постарел, Убийца…

Не касаясь пола, Лукавый встал перед статуей Аполлона. Легкий, словно мотылек, он подумал – и показал Аполлону язык. Надменная улыбка Стреловержца была ему ответом. Тогда Лукавый взял венок из гиацинтов и ловко набросил на чело Аполлона. Венок сел набекрень, превращая гордое божество в фигляра, да еще и подвыпившего.

– Здесь был Косматый, – сказал Персей.

– Знаю. Я ждал, пока он уйдет. Он мог оказаться не таким приветливым, как ты. Вмешательство! В личную жизнь! – и мертвый сон распахивает мне объятья. Зря все-таки папа разбрасывался клятвами…

– Брось корчить из себя шута. Ты обеспокоен, я вижу.

– Что ты видишь?

– Не удар, а движение. Включая движение души. Что-то произошло?

– Папа сошел с ума, – Лукавый сгорбился, утратив сходство с мотыльком. – Ночью гроза была. Слышал? Это папа хмурился. А мне и поделиться не с кем, кроме тебя.

– Отец в гневе?

– Не то чтоб в гневе… Сидели, пили нектар. Все, как обычно. Геба разливает, Артемида кормит папиного орла. Гефест, работяга, норовит сбежать в кузню. И тут папа начинает нам вещать про Косматого. Как тот родился под именем Загрея, как играл молниями на папином троносе. Как его мятежные титаны разорвали на семь частей… «Зачем?» – спрашиваю. Сварили, говорит папа, и съели. Под медовым соусом. Я, говорит, спас его сердце. Его пылкое, его доброе сердце. Проглотил, сошелся с Семелой и дал сыну второе рождение. Ну бред же! Мы с Аполлоном папе так и заявили: бред. А он брови насупил…

– Перуном бил?

– Обошлось. Его старшие поддержали. Представляешь? Дети Реи! Посейдон помнит, Гестия помнит, Гера… Про титанов, и про сердце. Еще вчера знать не знали, и нате вам – помнят! Как так и было. Мы заткнулись, папа и успокоился.

Лукавый сел на краешек постамента. Крылья на шлеме поникли, на сандалиях – тоже. В облике бога проступил калека-нищий. Вот-вот протянет культю, умоляя: «Хлебца!..»

– Прошлое, – шепнул он. – Прошлое меняется. Косматый идет в боги. Ты отказался, а он идет. Вот уже и Олимп вздрогнул. Остался последний шаг. Скоро и я забуду, как было на самом деле…

Взгляд Лукавого уперся в Персея:

– Прикончи его, Убийца! Дай пить серпу Крона! На тебя вся надежда. Мы не можем – папа клялся… Нет, ты представляешь? Зевс говорит Семье, что тень Загрея, растерзанного титанами, ждет в Аиде. Скоро туда придет Дионис, и они воссоединятся…

– Спуск в Аид? – Персей кивнул. – Это я ему обеспечу.

– Семья надеется на тебя.

– Семья? Отец, который помнит то, чего не было? Его братья и сестры, чья память не лучше отцовской? Мои братья и сестры, которые скоро уподобятся старшим? Скажи проще, Лукавый: я надеюсь на тебя, Персей! Надеюсь, пока и я, Гермий Душеводитель, не вспомнил небывалое, делая его былым. Пока Косматый не взошел на Олимп, прямиком в объятия любящих родичей…

– А даже если так?

– Отец клялся, что дюжина Олимпийцев – предел. Клялся Стиксом, между прочим! Кто из вас уступит Косматому место? Аполлон? Афина? Ты? Уж конечно, не отец…

Единодушный вопль стадиона прервал беседу. Выдохни Бриарей-Сторукий своей полусотней глоток – услышал бы он аргивян, и устыдился бы. Лукавый, на локоть выше пола, устремился к выходу. Персей опередил его на пороге, покинув храм первым. «Кефал! – мысль-заноза, пылая огнем, вонзилась в рассудок. – Щенок! Я должен был…»

– Красивый мальчик, – ухмыльнулся Лукавый, вглядываясь.

– Болван, – уточнил Персей. – Упрямый, как осел.

– Познакомишь?

– Сам знакомься. Я тебе не сводня.

На арене судья чествовал Кефала, сына Деионея – победителя.