Читать книгу - "Алийское зеркало - Кира Измайлова"

Но и верно ведь, по легенде алии созданы из снега, а он еще как может обжечь! Да только вот ночевать в снегу тепло, если устроиться умеючи.

Правду говоря, сейчас я с превеликой радостью вернулась бы в зимний лес: там все было простым и понятным, и родным, а Ири могла договориться с волками и попросить птицу проводить нас коротким путем… Может быть, я и сама бы сумела столковаться с той волчицей, ведь Ири говорила — та меня понимает и даже отвечает! А здесь и договариваться не с кем…

«Нечего себя жалеть, — одернула бабушка. — Ты не знатная девица, некогда тебе такой ерундой заниматься. Если натворишь глупостей я, так и быть, тебя приголублю… после того, как вложу заднего ума. А сама — давай-ка за дело. Руки-ноги на месте, голова на плечах имеется. Плечи крепкие, ноги сильные, небось, и не такое выдержат!»

«Сама себя не пожалеешь — никто тебя не пожалеет! — огрызнулась я. — Ты только в памяти моей живешь, так что… все самой делать придется».

«Оно, конечно, иной раз и полезно размякнуть да повыть, как в деревнях делают, — вдруг согласилась бабушка. — Вот матушку твою взять, к примеру: сядет у окошка, щеку рукой подопрет да и заведет во весь голос — ох, бедная я, несчастная, да за что ж мне такая жизнь-то? И младшие дочки с внучками подхватывают… Но, тут уж ее не упрекнешь: поплачет-поплачет, себе да детям носы утрет, встряхнется — и снова по хозяйству хлопотать, потому как соседка не придет и за нее всех дел не переделает!»

— Вот именно, — пробормотала я, облизнув пересохшие губы. — Никто, кроме меня, не управится. Дверь за ключом не ходит, стало быть, хочу я или нет, а идти придется. Только куда, а?

Я огляделась — вокруг простирался все тот же цветущий луг. Ни приметного куста, ни хоть камня какого-нибудь, не за что зацепиться взгляду. Глаза слезились, как бывает на очень ярком солнце, но тут-то солнца не было, белесое небо — оно будто накалилось за то время, что я провела в этом месте, — само изливало свет на землю, и от этого ненастоящего, неживого света тянуло зажмуриться. Над травой дрожало марево, как бывает в самую жару, в безветрие…

«Постой-ка, Марион, — сказала я себе. — Не иначе, тебе голову напекло… Какое же безветрие, трава колышется!»

В самом деле, я ощущала легкое дуновение ветерка — он приятно касался разгоряченного лица. А что же такое в том месте, почему воздух колеблется, будто над раскаленной плитой на кухне у Катрины?

Наверно, не стоило приближаться. Будь у меня под ногами тропинка, я не сошла бы с нее, но теперь… Шаг-другой в сторону не имел никакого значения, я ведь вовсе не знала, в нужном ли направлении иду!

Я подошла, но ничего не увидела, хотя жар ощущался на расстоянии вытянутой руки, будто из земли поднимался огенный столп. Вот только его не было видно… Ан нет! Трава пожухла, стебли не просто увяли от зноя, а даже и высохли, а кое-где обуглились, и даже земля растрескалась, как бывает только в самое страшное пекло… В самой же сердцевине большого куста клевера (он тут доставал мне до колена, а то и выше), теперь поникшего и иссохшего, лежало крохотное, не больше пальца длиной создание, белое, будто выточенная из кости дамская безделушка. Это оно пылало, иссушая все кругом, но не сгорая…

— Что это еще за диво? — пробормотала я, став на колени и разглядывая диковину. Не могу сказать точно, на что походило это существо, по-моему, на ящерицу, но какую-то странную.

«Не трогай всякую дрянь, — сказала бабушка. — Она тебе не мешает, за пятку укусить не норовит, так оставь ее и иди по своим делам!»

— Но здесь больше нет никого живого, — ответила я, будто она могла меня услышать. — И эта ящерка… она, кажется, умирает.

В деревне у матушки я возилась и с цыплятами, и с поросятами, и с козлятами-телятами, и обычно чувствовала, если кто-то из них не жилец. Ири — та сразу могла это определить, с одного взгляда, а еще могла помочь даже совсем безнадежным с виду. Ее звали на псарню, когда щенилась лучшая охотничья сука: жаль было терять дорогих кутят, а Ири могла отогреть в руках даже самого безнадежного малыша и удержать жизнь, норовившую угаснуть и не начавшись толком…

Я протянула руку и не обожглась, хотя почувствовала жар. Ящерка легко уместилась у меня на ладони — крохотные лапки поджались, хвостик свернулся кольцом, жемчужно-белая чешуя едва заметно поблескивала, а глаз я не видела вовсе.

— Будто изо льда выточена, — сказала я самой себе. Ладонь припекало, будто я держала пирожок только что с огня. — Но разве лед может обжигать? Тьфу ты, сама ведь недавно об этом думала… Еще как может!

Я осторожно дотронулась кончиком пальца до хребта ящерки — лапки судорожно дернулись, но и только. Рука моя сама потянулась за флягой — воду нужно было беречь, но сколько нужно такой крохе? Капля, две?

Белая чешуя впитала влагу, как сухой песок, и каплю, и вторую, и третью… И вдруг замерцала опаловым блеском, а на пятой капле на чешуйках полыхнул ослепительно-синий отсвет, а ящерка расправила скрюченные лапки и вытянула тонкий гибкий хвост — такой длинный, что она могла обвить им мое запястье.

— Как ты сюда попала? — шепотом спросила я, плеснув немного воды на руку.

Крохотные, с просяное зернышко черные глазки сверкнули, ящерка припала к впадинке на моей ладони, как лошадь к колоде, осушила ее, а потом вскинула точеную головку и фыркнула, пустив пар из ноздрей. Хотя, возможно, мне показалось.

— Надо идти, — сказала я, сделав глоток из фляги и поднявшись на ноги. — Оставить тебя здесь или?..

По правде говоря, мне хотелось взять ящерку с собой: пускай это не собака и не лошадь, но все-таки живое существо рядом!

Конечно, ответить она не могла, но, когда я опустила руку к земле, еще крепче обвила хвостом мое запястье и вцепилась лапками в ладонь. Спасибо, не когтями.

— Оставаться, значит, не хочешь, — поняла я. — Тогда полезай на плечо или на голову, не занимай руку, мало ли что!

Кажется, она поняла меня: стоило поднести руку к плечу, как ящерка перебралась на него и устроилась на котомке, зацепившись хвостом за прочную лямку. Что ж, пускай сидит, не утянет меня такая крохотулька!