Читать книгу - "Великая Кавказская Стена. Прорыв 2018 - Михаил Белозеров"

— Имя?.. — не понял Лёха и посмотрел на Феликса очень и очень внимательно.

— Слушай, — поменял тему Феликс. — Ты Гринёву не видел?

— Эту рыжую, что ли? — уточнил Лёха, хотя на его морде было написано, что, разумеется, видел, просто обдумывал, как этот факт использовать с пользой для себя.

— Ну? — нетерпеливо переспросил Феликс.

Ему нужно было знать, ошибся он или нет.

— Видел, а как же, — сказал Лёха, — с этим самым… Глебом.

— Сука! — подскочил Феликс.

— Ага! — безоговорочно согласился Лёха и забыл закрыть рот.

Он и представить не мог, что железный Феликс может влюбиться, и в кого? В какую-то рыжую бестию.

— Да не она, а он!

— А-а-а… Ну да, — закивал Лёха. — Ёх…

Собственно, ему было безразлично, отчего страдает его друг, главное было устроить собственное счастье.

— Ну так что?.. — нетерпеливо спросил он.

— Чего?..

— Насчёт блондинки…

— А… пусть живёт, места всё равно много, — великодушно согласился Феликс.

Номер действительно было огромный, аж из четырёх комнат: двух спален, гостиной и кабинета, не считая ванных при каждой спальне. Америка была щедра по части комфорта для своих сотрудников, тем более что гостиничные номера во вновь испеченной республике были смехотворно дешевы.

— Хорошо, — оценил ситуацию Лёха. — Пусть тогда она займёт ту спальню. А-а-а…

— Пусть занимает, — перебил его Феликс. — А как её хоть зовут?

Одной ногой он уже стоял на пороге комнаты и обдумывал, где ему искать вертихвостку Гринёву Ларису Максимильяновну, а попросту — Лорку.

— Мона.

— Мона? — задержался он от удивления.

Лёха в своём стремлении угодить ему не знал, как и поддакнуть.

— Ну да. В честь одинокой звезды, — шмыгнул он носом.

— Мона так Мона, — согласился Феликс, застёгивая рубашку. — Моны мне ещё не попадались.

Он вдруг обнаружил, что не испытывает привычного интереса к девицам. Неужели после Гринёвой я стал импотентом? — испугался он.

— Это точно! — обрадовался Лёха. — Она, кстати, не прочь с тобой познакомиться. Ёх…

Но Феликс его уже не слышал. Он нёсся на крыльях любви в поисках своей отрады Гринёвой.

* * *

Гринёву он нашёл мгновенно. И рыскать не надо было. Достаточно было сунуть нос в бар на сорок восьмом этаже и услышать её искромётный смех.

Она сидела в компании Глеба Исакова и ещё двух незнакомых прощелыг от журналистики с прыщами на шее и с липкими, потными ручками и заразительно смеялась точно так же, как с ним — Феликсом Родионовым. Такое, разумеется, не прощается, такое разрывает сердце напрочь. «Боже мой, что со мной? — удивился он, испытывая страшную муку. — Значит, она со всеми такая, похолодел он, как рыба. А я уже было хвост распушил, а я уже понадеялся на вечную, пламенную любовь».

Поэтому он, стиснув зубы, сделал вид, что не заметил её компании, а с каменным лицом и деревянной походкой прошествовал в противоположный угол и для начала заказал себе джин с тоником. Любил он этот напиток, не подделку в банке, а настоящий, сборный, из натуральных ингредиентов. Нравился ему горьковатый вкус и чувство легкого опьянения после десятого глотка. И только тогда, когда ощутил, что его медленно, но верно отпускает, набрался смелости и взглянул туда, где сидела она, но, конечно же, её не разглядел — мешала толпа. Зато услышал задорный, серебристый смех, готовый перейти в чистое контральто. В этот самый момент бар инстинктивно замирал и три десятка самцов прикидывали своим умишком, как бы переспать с Гринёвой, но так, чтобы она не заметила. Этого вынести было невозможно. Это было выше его сил — слушать, как она смеётся и как, настораживаясь, все они её слушают, в том числе старая, испитая Мика Ямамото, как будто она понимала, что происходит. «Спокойно, Бонифаций, спокойно, — сказал он сам себе, — забудь о ней!» Он глубоко вздохнул, как перед прыжком с парашютом, хотя никогда не прыгал выше, чем с трёх с половиной метров, да и то с закрытыми глазами. Напьюсь, подумал он, дурея от одних мыслей, напьюсь. И тут же голос второго человека произнёс: «Езжай-ка зарабатывай бабло! Нечего сопли распускать. Пользуйся моментом». Однако он ничего не успел возразить. Возражать против очевидного было глупо и даже опасно ввиду острого рецидива влюблённости.

— А вот кто знает всё! — воскликнул кто-то и больно ударил Феликса по плечу.

Сжав челюсти, Феликс развернулся, чтобы заехать наглецу в пах, но это оказался всё тот же самый Джон Кебич с испанцем Виктором Бергамаско. Однако успокоился: на шикарных брюках Джона Кебича за полторы тысячи долларов расплывалось огромное пятно то ли от кофе, то ли от плохого коньяка. «Не того ли, который я вожу?» — с удовлетворением подумал Феликс.

— Сиди, ты нам нужен! — продолжал кричать Джон Кебич так, чтобы все присутствующие в баре слышали. — Знакомься, Виктор!

— А мы знакомы, — буркнул Феликс, плюхаясь на место, и действительно вспомнил, что два года назад в Мадриде они пропивали гонорар фотографа и устроили борьбу на руках прямо в трактире «Ля Куарда» под пиками монастыря Эскориал, и Феликс, к его огромному удивлению, выиграл не только у Джона Кебича, но и у его друга-фотографа, человека-горы, а точнее, Виктора Бергамаско, который на радостях потащил их к себе в мастерскую на Маласана, похожую на лабиринты, и подарил Феликсу свою картину, которая называлась «Поцелуй в подворотне», а на самом деле картину надо было назвать «Жёлтый переулок под красными крышами». С тех пор она висит у него в квартире над телевизором. Пара-тройка его приятелей, из тех, кто воображал, что разбирается в живописи, возжелали её купить и предлагали хорошую цену, но Феликс не уступал. Благо, в картине было нечто свежее, необычное, что не бывает в ширпотребе ни на Пласа-Майор, ни на Трафальгарской площади в Лондоне, не говоря уже о московских бульварах. А одна девица специально проникла под предлогом любовных утех в квартиру к Феликсу, чтобы только стащить шедевр. Естественно, у неё ничего не вышло, потому что Феликс бдел денно и нощно за драгоценностью и застраховал её на всякий случай на крупную сумму. Странно, что после девицы больше никто не покушался на его «испанский переулок», как говорили в узких кругах, близких к журналистике. Впрочем, это уже стало анекдотом «Феликс Родионов и его картина», который целый год муссировался в курилках газет. Даже сейчас его не забыли.

Джон Кебич поставил на стол бутылку водки и сел так, что стул под ним жалобно скрипнул. Виктор Бергамаско тоже сел, и хотя был больше и грузнее, проделал это легко и даже изящно. Силён он был, это чувствовалось в его медвежьей фигуре. «Как я у него выиграл? — удивился Феликс. — Наверное, он был страшно пьян, а я ещё пьянее». Он уже собрался было встать и уйти, тем более что в углу снова раздался серебристый смех Гринёвой, но Виктор Бергамаско положил ему на плечо тяжёлую руку и, заглядывая в глаза, задал странный вопрос: