Читать книгу - "Декоративка - Агата Грин"

На дело мы собрались через несколько дней, когда вьюга улеглась и установилась хорошая солнечная погода. Под стать погоде было и мое настроение: интуиция подсказывала, что за это время птенцы должны были вылупиться. Зен разделял мое мнение; собираясь, он сказал, что, скорее всего, время мы упустили, и вылазка в лес будет бессмысленной. Однако эту самую вылазку не отменил, ведь надежда, как известно, умирает последней.

Снег затвердел, покрылся ледяной коркой и искрил на солнце. Я щурилась и прикрывала глаза, которые слепило от белизны снега, так что видела еще хуже обычного. Кстати о зрении… Когда я только сняла линзы, то едва не впала в отчаяние, потому как с моим минусом остаться без средств коррекции — это значит, остаться практически без зрения. Осознание этой ущербности сильно давило на меня, съедало остатки оптимизма. Но вот уже несколько месяцев как я живу без линз и очков и… не сказать, что чувствую себя ущербной. Да, мир смутен и туманен в моих глазах, но чтобы увидеть что-то лучше, мне достаточно близко подойти. Это не так уж плохо — жить можно.

Зен, бодро шагающий впереди, вдруг остановился. Я тоже остановилась и замерла, но ни о чем спрашивать не стала. Мэнчи присел, посмотрел под углом куда-то влево, туда, где лес для меня сливался в голубовато-зеленый массив, и резко поднялся.

Повернувшись, он коротко сказал:

— Уходим.

Я послушалась беспрекословно, и только когда мы отошли, спросила:

— Что ты увидел?

— Следы.

— Ловцы? — задала я еще один вопрос; мы шли быстро, почти бежали, и мне не хватало воздуха, так что он прозвучал прерывисто.

— Да.

Мое желание сбылось: Зен передумал даже приближаться к гнезду гуи. Только вот легче от этого не стало. Я кожей ощущала напряжение, исходящее от мэнчи, а резкость его движений и торопливый побег только убедили меня в том, что он сильно обеспокоен. Спускаясь с пригорка, я потеряла равновесие и, если бы Зен не поймал меня, покатилась бы кубарем. Мэнчи взял меня за руку и пошел медленнее, но не в сторону дома.

— Зен? — протянула я, даже не стараясь замаскировать нервозность.

— Я убил ловца, — отрывисто сказал он. — Он не вернулся, и как только метель стихла, его пошли искать. Лучше нам не попадаться его дружкам на глаза. Навесят вину.

— Они не могут навесить на тебя вину, потому что она уже на тебе.

— Вот именно… Мы пойдем в деревню, Ирина, чтобы цепочка наших следов затерялась там, и просидим до темноты в едальне. Ловцы до сумерек уйдут, тогда и вернемся домой.

— Но я ведь декоративка, а декоративок принято прятать от чужих глаз! Если ты приведешь меня вот так, что скажут люди? Они же темные, дикие. Набросятся еще…

— Поверь, тебе безопаснее оказаться в толпе мэнчи, чем в толпе ловцов.

— Это почему же?

— Потому что мэнчи соблюдают закон, а ни-ов считают себя выше его.

— Мажоры во всех мирах одинаковы, — пробурчала я.

Я не смотрела по сторонам, чтобы зря не напрягать глаза и не нервировать себя. Как-то, отдыхая в Египте, мы с подружками заплутали и забрели в район, где живут местные. Нас, светленьких молоденьких дурынд в коротеньких шортах, облизывали, обсасывали, жрали взглядами, и неслись вслед самые разнообразные пошлые звуки… Из этих закоулков мы, по счастью, выбрались быстро, но на всю жизнь запомнили, как это мерзко — ощущать себя куском мяса.

И хотя в этот раз я была закутана, как мэнчи, в обноски, и прятала лицо, меня так же жрали взглядами, и я вспомнила, насколько омерзительно чувствовать себя куском мяса, выставленным на обозрение голодным людям. Зен крепко держал меня за руку; если бы я одна появилась, не факт, что во мне бы так быстро опознали женщину. Дело именно в присутствии Зена: люди знали, что он купил декоративку… Некоторым мэнчи желтоглазый кивнул, других же проигнорировал, хотя они подошли близко и, нагло пялясь, спросили, не хочет ли он поделиться декой.

Обойдя несколько типов, трущихся у входа в едальню — большой деревянный дом — мы вошли внутрь. Шум разговоров, спертый воздух, назойливый запах лука… Прищурившись, я увидела, что у самого входа сидит парнишка и с удовольствием ест луковицу, прикусывая хлебом. Он хрустел так увлеченно, что даже не обратил на меня внимания.

— Зен! — позвал нас Треден.

Мы прошли через зал (тесное пространство, заставленное столами и стульями безо всякого творческого замысла) и сели за один стол с нашим другом… точнее, с другом Зена — у меня-то здесь друзей нет, кроме Лены.

— Совсем сдурел, дурья башка? — прошипел чернобородый мэнчи, наклонившись к Зену. — Зачем ты ее сюда притащил?!

— Пиво? — спросил тот, заглядывая в его кружку.

— Игрулькой своей похвалиться задумал, З-е-ен? — услышали мы протяжный, сочащийся завистью голос. К нам подошел молодой, судя по голосу, мэнчи.

Я сделала вид, что меня здесь нет, и тоже стала смотреть в кружку Тредена.

— Нет, — ответил Зен. — По делу пришел.

— По де-е-е-лу?

— Дека моя хорошо рисует. Кого угодно чем угодно нарисует, причем быстро. А мне деньги нужны… Вот, привел сюда. Хочешь, тебя нарисует. Плата — серебрушка.

— Серебрушка? За рисунок? Да я сам тебя нарисую за серебряную монету! Как живого!

— Тред, — лениво проговорил Зен, — сходи домой, принеси рисунки деки. Надо людям показать, на что она способна.

— Тебе надо ты и иди! — огрызнулся бородач.