Читать книгу - "Роковое наследие - Юлия Скуркис"

— Ты, Фрад, не обижайся, — смягчилась Анаис. — Я девушка серьезная и по мелочам не размениваюсь.

— Сдается мне, лапуля, что ты хочешь меня оскорбить. Среди собратьев, между прочим, я считался одним из самых высоких и красивых. Да такую «мелочь», как я, еще поискать!

Анаис не выдержала и расхохоталась. Долго сердиться на этого оптимистичного человечка было невозможно.

— Фрад, ты мужчина хоть куда. Красавец!

Она оглядела его почти квадратную фигуру с сильными, мускулистыми руками и коротенькими, крепкими ногами колесом.

— Так и я тебе о том же толкую! — взбодрился Фрад и, горделиво приосанившись, повернул голову, демонстрируя гордый профиль с солидным носом.

Шея у него скорее угадывалась, чем присутствовала. Единственное, что вызывало у Анаис умиление, это глаза: большие, светящиеся в темноте.

— Детка, не пожалеешь, — с придыханием произнес «красавец-мужчина», вновь подвигаясь поближе. — Стоит тебе хотя бы взглянуть…

— Фрад! — возвысила голос Анаис, призывая к благоразумию.

Она не сомневалась, что зрелище впечатляющее, поскольку однажды видела фардва-грудничка с мужской радостью, что взрослому подстать. Вообще это было излюбленной темой для пересудов у кумушек всех мастей и неизменной гордостью всего горнодобывающего народца.

Фрад тяжело вздохнул, признав очередное поражение. В это время к ним присоединился Илинкур. Анаис уже успела привыкнуть к его обезображенному шрамом лицу и старалась подолгу не задерживать на нем взгляд. Известно, что красота и уродство одинаково притягивают внимание, только их обладателям оно не всегда приятно. Как поняла Анаис, изуродованным было не только лицо, но и тело, которое Илинкур, конечно же, старался не демонстрировать. Но никто, в том числе и сам Илинкур, не знал, как он получил эти боевые увечья. «Память у меня отшибло, — пояснил он, — зато сноровку сохранил». Анаис была благодарна ему за тренировочные бои. Однако, несмотря на то, что Илинкур сам предложил их проводить, было видно, что флейта и перо ему гораздо милее меча.

— Снова пытаешься лишить нас актрисы? — поинтересовался Илинкур у фардва.

— Ничего подобного! — возмутился тот. — Всего лишь хочу подарить женщине чуток радости.

— Не поддавайся, Анаис, — усмехнулся Илинкур. — Трех очаровательных артисток нам уже пришлось оставить по пути, нянчиться с его «радостью». Ты для нас настоящая находка.

— Да что б вы понимали, — отмахнулся Фрад. — Лит любит меня, а я люблю Лита и служу ему верой и правдой! Ибо сказал он: «Наслаждайтесь и размножайтесь!»

С этими словами Фрад спрыгнул с повозки и ретировался в душный фургон. Илинкур и Анаис переглянулись, не скрывая улыбок. Внезапно занавесь фургона отлетела в сторону, и Фрад, представ пред изумленной публикой, принялся декламировать:

О, прелестница младая, как ты хороша!

О тебе одной мечтаю, и поет душа,

Только издали завижу я тебя, мой свет.

Никого на свете ближе и любимей нет.

О тебе одной мечтаю. Как же ты чиста!

Представляю, как лобзаю я твои уста,

Как встречаю я с тобою ласковый рассвет…

Никого на свете ближе и любимей нет.

Ты мне грезишься ночами и волнуешь кровь,

Разливает в теле пламень пылкая любовь.

Сердце радостно трепещет, и поет душа —

Воздух мой, вода и солнце, как ты хороша!

— Чудесно! — зааплодировала Анаис.

— Да, у него феноменальная память, — присоединился Илинкур. — Я только утром это написал. Фрад заглянул мне через плечо, прочел, и вот пожалуйста.

— Вечно ты все испортишь! — возмутился фардв. — Я ее уже практически покорил! Ну, что тебе стоило промолчать? Девушка бы впечатлилась и пала ниц пред моим талантом поэта, декламатора, а там и любовника.

— Я дала обет безбрачия, — сообщила Анаис в надежде остудить пыл фардва.

— Лапу-у-уля, разве я звал тебя замуж?

— Ах вот как! — она сложила руки на груди и посмотрела на Фрада исподлобья.

Он, сообразив, что ляпнул не то, втянул голову в плечи — хоть, казалось бы, куда уж больше, — и задернул полог. Анаис еще некоторое время прожигала взглядом ветхую занавесь, а потом с облегчением вздохнула.

— На некоторое время Фрад оставит тебя в покое, — улыбнулся Илинкур.

— Иной раз мне кажется, что я не удержусь и выпущу ему кишки, — громко сказала Анаис. В фургоне громыхнула оброненная медная посуда. Довольная произведенным эффектом, она спросила у Илинкура: — Эти стихи для новой постановки?

— Народу, благословленному Литом, нравятся спектакли о любви, — ответил он.

* * *

Селение в два десятка домов, куда в поисках отдыха и дохода направилась бродячая труппа Грима, приютилось на берегах мелкой речушки. Мерины, утомленные жарой, стоило их только распрячь, устремились к воде. Грим настоял на том, чтобы объехать селение и обосноваться выше по течению.

— Климат жаркий, люди темные, невесть что в воду набросать могут, — объяснил он. — А ты потом езди по лекарям, если вообще копыта не отбросишь.

Монтинор и Сиблак, зевая и потягиваясь, выбрались из фургона и с надеждой посмотрели на Грима. Сухари и вяленое мясо за время пути всем надоели, теперь же появилась возможность прикупить у местных жителей приличной еды. Но молодые люди бедствовали. На вопрос, как они умудрились извести двухнедельный заработок за одни сутки, ответа друзья не давали, только краснели до ушей.

С Фрадом, напротив, все было ясно: его деньги вновь перекочевали к хозяину балагана, благодаря невероятному везению оного в карточных играх. Что касается Илинкура, то он кое-какую наличность сохранил и мягко намекнул Анаис, чтобы денег никому из вышеозначенной троицы не одалживала, какими бы благими не показались ей намерения этих хронических растратчиков.

Грим посмотрел на Сиблака с Монтинором и, отрицательно покачав головой, произнес:

— Завтра дадим представление и возьмем плату продуктами, а сейчас и не надейтесь получить от меня даже медяк. Все равно истратите не по назначению.

Молодые люди понурились, но спорить не стали. А ветерок, как назло, дул со стороны селения, принося запахи домашней стряпни. Грим раздал остатки вяленого мяса, присовокупил к нему сухофрукты. Монтинор и Сиблак переглянулись и, усевшись в сторонке, начали усердно наводить визуальный морок на скудную пищу. Получилась довольно уродливая вареная курица, судя по всему окончившая свои дни под копытами, горка лепешек, почему-то имевших нездоровый зеленый оттенок, и сочная дыня. Однако дынный морок не продержался и тридцати секунд, на его месте осталось лишь слабое свечение.

Грим только головой покачал:

— Даст пресветлый Лит, завтра все пройдет гладко, и будет у нас приличная пища. Нужно только помнить, что мы не первый балаган, который остановился в этой деревушке. Придется постараться, поработать как следует, чтобы было чем набить животы.