Читать книгу - "Граница миров - Кристель Дабо"

Иногда Офелия бросала взгляд на грузную, оплывшую статую колосса, возвышавшуюся в центре комплекса подобно каменной горе; его голова с множеством лиц высокомерно озирала мир, словно говоря: «Я всё вижу, я всё знаю!» До чего же он раздражал ее!

Короче говоря, время шло, а Офелия ничуть не продвинулась в своем расследовании. Она не видела никакой логики во всём, что Центр заставлял делать ее и других инверсов. Единственное, в чём Офелия убедилась, – это в правоте Космоса, который утверждал, что альтернативная программа не лечит инверсии, а усугубляет их.

С каждым днем Офелии всё чаще случалось анимировать вещи у себя в комнате – всегда невольно и всегда себе во вред. Подушки прыгали по ночам ей на голову. Стулья наступали на ноги, мебель толкала. Однажды во время ужина ей в руку вонзилась вилка.

Ситуация совсем ухудшилась, когда Офелия как-то утром надела свою тунику задом наперед. И тщетно она вертела ее туда-сюда – ей так и не удалось бы надеть ее правильно, если бы не помощь няни-автомата. Потом настал черед ручек: дверных, мебельных, кранов в ванной. Все они стали для Офелии неразрешимой проблемой. И это деградировал не ее анимизм, а она сама. Правая и левая стороны, верх и низ – всё это безнадежно путалось в ее руках. Выход из туалета стал для нее ежедневным тяжелым испытанием. Ей проще было бы коллекционировать словесные оплошности, как у Космоса… Офелия не знала, в чём причина этих расстройств: гимнастические упражнения, которые ее регулярно заставляли проделывать, вынужденные кинопросмотры, карусели, на которых приходилось вертеться с утра до вечера, или всё разом, – ясно было одно: ее дела плохи. Ей понадобились многие годы, чтобы справиться со своей неуклюжестью – следствием того злополучного прохода сквозь зеркало, который освободил Другого и переиначил ее тело; зато здесь, в Центре, хватило всего нескольких дней, чтобы скатиться на прежний уровень.

И, однако, Офелия была еще не самой несчастной по сравнению с остальными. У другой женщины в той же программе во время утренних кинопросмотров в одном случае из трех начинался эпилептический припадок. Человек, страдавший бессонницей, начинал выть как безумный, стоило ему задремать. Старик, который хлопал себя по уху, бормотал одну и ту же фразу: «Надо подняться вниз… надо подняться вниз… надо подняться вниз…» – словно повторяя записанные на пленку слова, которые твердила невидимая толпа. Даже Космос, наиболее стойкий из всех, и тот временами забивался в угол и сидел там часами, не двигаясь.

А еще была Секундина.

Интригующая, загадочная Секундина с ее двойственным лицом, которая не походила ни на кого из инверсов. Она жила по индивидуальному графику: не ночевала в общежитии, не ела вместе с другими, посещала лишь те мастерские, которые ей нравились, и могла разговаривать с кем угодно, не боясь, что ее призовут к порядку. Случалось, она подолгу стояла, глядя в пустоту, вытаращив свой белый глаз без зрачка, а потом вдруг начинала судорожно рисовать, словно получила извне какой-то импульс.

Если она и виделась с Октавио или с Леди Септимой, то эти встречи проходили втайне от всех. Офелия заприметила, что иногда кто-нибудь из сотрудников уводил ее прямо с вертящейся карусели и она возвращалась примерно через час. Одно было удивительно, чтобы не сказать тревожно, – ее присутствие в первом протоколе. По словам Октавио, его сестру поместили в Центр совсем маленькой, а теперь она была уже почти взрослой девушкой. Не слишком ли долгая задержка на первом этапе программы? Кроме того, Секундину никогда не сопровождала няня-робот, зато сотрудники Центра следили за ней с пристальным вниманием. Стоило ей взяться за карандаш, как они начинали делать заметки и перешептываться под покровом своих серых капюшонов. И в обязательном порядке реквизировали каждый ее рисунок. Офелия сочла бы их поведение нелепым, не будь она сама в столь же нелепой ситуации.

Она не знала, был ли тому причиной ее статус новенькой, но Секундина неустанно пыталась общаться с ней – куда больше, чем с другими. Едва завидев Офелию, она кидалась навстречу, хватала ее за руку и засыпала нелепыми восклицаниями типа: «Ощетинь зрачки!», «Зонтик всё портит», «Нужны лопаты без сумбура?» И даже в тех случаях, когда она пыталась выразить свои мысли на письме, выходила всё та же галиматья. Однажды она завела бесконечный монолог, где фигурировали неделикатность погоды, молотые креветки, лунные топоры, ракеты с искривленной траекторией, сокол, считавшийся пропавшим, и волосяной покров на зубах. Офелия, как ни силилась, не поняла ни слова, к великому разочарованию Секундины, которая в конце концов безнадежно махнула рукой и вручила ей очередной рисунок.

Эти рисунки, в противоположность речи, отличались поразительным реализмом. На тех, что предназначались Офелии, Секундина всегда изображала Октавио в самых разнообразных позах, но все их объединяло одно: он неизменно выглядел жестоко истерзанным. Сотрудники конфисковали все ее рисунки без исключения. Офелия не знала, что и думать. Показывала ли девушка эти рисунки самому Октавио? Офелия надеялась, что нет. Они ясно свидетельствовали о том, что его младшая сестра жаждет увидеть, как он страдает.

Впрочем, Офелия слегка пересмотрела свое мнение, когда однажды днем заметила, что Секундина вручает свой рисунок другому инверсу из альтернативной программы. На рисунке был изображен обыкновенный гвоздь, но Секундина сделала множество копий и настойчиво совала их всё тому же человеку. Несколько дней спустя он напоролся на ржавый гвоздь, поднимаясь на карусель, и его срочно отправили в медпункт. Офелию интриговала досада, отражавшаяся на асимметричном лице Секундины всякий раз, как ее не понимали. Неужели она действительно предвидела этот несчастный случай? Во время учебы в «Дружной Семье» Офелия жила вместе с прорицателями и знала, что никто из них не смог бы угадывать будущее с таким опережением.

И ей вдруг показалось, что Секундина, несмотря на трудности с общением, может дать ответы на ее вопросы. А Офелии срочно нужны были эти ответы.

Она не собиралась повторять одни и те же упражнения изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц, зная, что Другой может в любой момент устроить новое обрушение ковчегов.

Но вот в одно прекрасное утро произошло событие, нарушившее монотонную рутину протокола. Вместо того чтобы отвести Офелию, как обычно, в шапито вместе с другими, няня-робот объявила:

– Не сегодня, darling!

И они зашагали вдвоем между каруселями – ржавыми, выцветшими от времени, заросшими сорной травой, которая скорбно шелестела под сквозняками, дувшими из туннеля. Справа рельсы воздушного поезда – без поезда. Слева механический планетарий с искореженными орбитами небесных тел. От парка развлечений осталось одно название. И каждый камень на дороге обжигал голые ступни.

Няня-робот направилась к карусели, которую Офелия еще ни разу не видела в рабочем состоянии. Она стояла далеко в стороне от других, почти незаметная за грудами негодных вещей и такая старая, что натужно заскрипела, едва они ступили на подножку.

– Садитесь, darling.

– Эта карусель… из второго протокола?