Читать книгу - "Государыня for real - Анна Пейчева"

После отключения электричества автомобили-беспилотники, как в сказке про Золушку, превратились в подобие тыквы. Поэтому в каждый грузовик пришлось запрячь от двух до четырех лошадей. Николай Константинович сам бегал по столичным гимназиям, выпрашивал коней из учебных конюшен. Директора школ, измученные отсутствием электричества и вынужденные проводить уроки по старинке, без Разумных Экранов, интерактивных фильмов-квестов и электронной системы оценок, с радостью соглашались отдать Романову-спасителю хоть коняшек, хоть всех учеников вместе взятых. За два дня экс-император достал 486 лошадей, сначала очень обрадовался, и только потом сообразил, что за всем этим табуном кто-то должен ухаживать. Это же вам не под капотом 486 лошадиных сил, это великий поход, сравнимый с турне Александра Македонского.

Не растерялся, кинул клич по всем факультетам родного Санкт-Петербургского университета. К 21-му мая собралось несколько тысяч студентов, горящих желанием отправиться в экспедицию, чтобы в буквальном смысле перевернуть мир. Помощников оказалось слишком много, пришлось устроить блиц-кастинг, вызвав на помощь тех самых психологов, что проводили первоначальный отбор женихов в телешоу «Великая княжна. Live». В итоге отобрали полтысячи физически крепких, выносливых оптимистов, выгодно отличавшихся от женихов Кати презрением к охам-вздохам под луной. Эти ребята стремились под луной не вздыхать, а работать — так же эффективно, как и под солнцем. В команду Николая Константиновича попали молодые физики, химики, инженеры, двое юристов, несколько десятков биологов и ни одного гуманитария. Провиант с собой не брали, чтобы не оставлять Петербург без запасов, еду придумывали по дороге. Для ученых добывание пищи в дикой природе стало еще одним любопытнейшим приключением, «интересным эмпирическим материалом». По вечерам путешественники жгли уютные костры, а с появлением в команде Алексея — еще и песни пели под гитару. Караван подвод брел по тем самым Разумным дорогам с особым покрытием, которые совсем недавно в автоматическом режиме заряжали электромобили прямо во время движения.

Курировать все лошадиные вопросы взялся министр спорта Телегин, бравый и вспыльчивый молодец, обожавший скачки и все, что с ними связано. Предлагали поучаствовать в экспедиции и министру просвещения Ширинскому, но тот испугался, что в глухой деревне ему придется самому рубить дрова для печки. Поэтому отправился на поезде с Бланком.

Сейчас Телегин, доедавший салат из щавеля, возмущенно отбросил в сторону самодельную деревянную вилку и крикнул:

— Да что ж вы себе такое позволяете, сударь? Николай Константиныч, ну что в этой Сарме вообще творится? Может, мы перепутали маршрут и оказались в Чикаго? Может, это переодетый гангстер? Знает, подлец, что мы в безвыходном положении, и банально нам угрожает! — Телегин весь раскраснелся, как гусар, выпивший на спор бутылку шампанского залпом прямо из горлышка. Ерофеич бросил на него угрюмый взгляд и отвернулся. — Неужели вы не прогоните это чучело с нашей платформы, Николай Константиныч?

— Ну-ну, мой дорогой, вернитесь к своему салату, сейчас мы все решим, — экс-император сохранял полное спокойствие, — всегда и со всеми можно найти общий язык. Уважаемые сармовчане были настолько любезны, что позволили нам разбить лагерь возле своей деревни, и мы должны отплатить им тем же добром.

На самом-то деле, Николай Константинович был полностью согласен с Телегиным. Сармовчане занимались самым настоящим вымогательством — и это в тот момент, когда весь мир терпел страшную катастрофу.

Однако сармовчана масштаба этой катастрофы не понимали — и не желали понимать.

В Сарму экспедиция прибыла в середине июня. Деревушка, затерянная среди спящих вулканов, была крошечной, но с характером. Жили здесь славяне-староверы. В пятидесяти километрах бурлил многолюдный Иркутск, в соседних селах зазывали гостей нарядные буряты, превратившие свои национальные обычаи в яркое коммерческое шоу, а в Сарме время будто замерло, причем году эдак в 1236-м, как раз до начала монгольского нашествия на Русь. Говорили сармовчане на дремучем древнеславянском языке, пили довольно гадкую травяную водку под названием «ерофеич», да еще и называли в честь нее своих детей. Одевались странные ребята во все домотканое, верили в Стрибога, метрическую систему не признавали, а к нашествию петербургских инженеров отнеслись с большим подозрением. Историю про инверсию магнитных полюсов назвали «лисьей брехней», аргументировав свою позицию тем, что если б время повернулось вспять, то все ходили бы задом наперед, а раз все ходют по-старому, лицом вперед, то и нет никакого переворота. В общем, мешать экспедиции не мешали, но и не помогали ни в чем. Располагаться гостям пришлось в кузовах тех же самых фур, на которых они привезли оборудование. В свои избы сармовчане никого не пустили. Да еще и заставили платить за пребывание в Долине — по лошади в день. Добытых лошадей деревенские пастухи уводили далеко в забайкальскую степь, очевидно, чтобы петербуржцы не приманили их обратно.

Телегин просто извелся, ежедневно отрывая от своего сердца по отборному школьному жеребцу. Ерофеича, лидера сармовчан, он возненавидел и не стеснялся свои чувства демонстрировать. Николай Константинович держал себя со всеми одинаково ровно и приветливо, хотя и кипел в глубине души от гнева на меркантильность дремучих деревенских жителей. Единственный, кому все было нипочем — это Алексей. Ему как жертве болота выделили отдельный номер люкс — обзорную кабину одной из фур. Там он и поселился вместе с Софи. Кабина беспилотника предназначалась для наблюдателя за грузом и была оборудована эргономичными кушетками из антибактериальной ткани, небольшим карбоновым столиком, мини-версией Самобранки и плоским телевизионным экраном. Скатерть и монитор сейчас не работали, а вот кушетки и столик никуда не делись. «И зачем я, дурак, на инженера столько лет учился? — часто приговаривал Алексей, подкладывая вторую подушку себе под голову. — Елки-фурки! Надо было экспедитором-дальнобойщиком устраиваться сразу после гимназии. Путешествовал бы по стране бесплатно, лопал бы свежую яичницу из Самобранки, смотрел бы «Пляжных амазонок» и в ус бы себе не дул. Точнее, в бороду». Софи вздыхала, глядя на русую швабру, захватившую лицо любимого, и ставила на столик вазу со свежими цветами. В их домике на колесах всегда восхитительно пахло летом и счастьем, и Николай Константинович любил бывать там по вечерам, спасаясь от отчаянного одиночества. Ему вроде и стыдно было мешать счастливой парочке, но Алексей и Софи встречали его улыбками, не давали почувствовать себя обузой.

— Так что с лошадочками, батюшка? — загудел Ерофеич из глубин своего потрепанного овечьего тулупа времен князя Владимира Рюриковича. Пахло от тулупа так, словно он с тех самых времен и не стирался. — Прибавишь?

— Ну считайте сами, дорогой господин Ерофеич, — рассудительно сказал Николай Константинович, стараясь не дышать носом. — Шесть лошадей мне нужно оставить, чтобы на лебедках поднимать вагоны вверх, строить стену. Нам тут жить еще сто тридцать дней, а лошадей у меня осталось — сколько, господин министр?

— Четыреста семьдесят, черт возьми, всего четыреста семьдесят, — мрачно ответствовал Телегин, ковыряясь в кислом салате.