Читать книгу - "Тьма на кончиках пальцев - Дмитрий Швец"

Даже интересно, что было бы не выступи отец против сделки, затеянной старшей семьей. Возможно, мы бы сейчас допивали переживший Новый Год, Рождественский пунш. Если бы он к этому времени не прокис.

Я вздрогнул. А сколько дней я собственно провел в тюрьме. По моим подсчетам бить меня начали на пятый день, то есть в первый год нового года и били дней еще дней пять, хотя может и больше. А, собственно, какая разница? Даже если сейчас конец зимы, что это меняет? Я никак не могу повлиять на то, что происходит. Я могу только доверится этому странному человеку и той женщине, которой он меня поручает.

Меня должны были успокоить слова человека в серой шинели, ведь получалось, что мои игры с темными стихиями не больше, чем баловство. Но то, как смотрел на меня человек, арестовавший моего отца, то, что я видел в его глазах, совсем не успокаивало. Мне казалось, что, не смотря на сделку, несмотря на то, что старшая семья бросила нас под поезд, вина за арест отца полностью на моих плечах

И все же человек в шинели прав, на месте сюзеренов я бы поступил точно так же. Выбрал бы семью победнее, потише, из тех, кто не слишком светится на балах и не замечен в близких связях с сильными мира сего. А выбрав, свалил бы на них все свои грехи, благо инструментов для этого достаточно. Да и вассалитет обязывает выполнять подчас не самые правильные, или же не совсем законные приказы старшей семьи. Ничего противозаконного, ничего такого, за что можно было бы угодить на каторгу. Ничего, что могло бы бросить тень на честь семьи. Большой семьи, той, что правит, не на нас. На нас плевать.

Но об этом я узнал только сейчас.

Переоборудованная в сани карета неспешно и плавно скользила по дороге. Возница мастер, или дорогу хорошо знает, или заклинание какое применил. Хотя последнее вряд ли, слишком дорого, а на благородного он не похож. Скорее уж он отшельник, только что вышедший к людям. Тулуп цвета какао, с лохматым белым воротником, в котором путалась такая же лохматая, и такая же белая борода. Густые брови, торчащие из-под высокой, меховой, надвинутой на глаза, шапки. Глаз не видно, они теряются где-то в хитросплетении волос лица и одежды. Как не видно и лица. Да и фигуру сидящего на облучке не разглядеть.

Возница повернулся к нам, когда мы вышли из здания, словно позволял себя рассмотреть, выставил вперед колено в полосатых ватных штанах. Выпятил грудь, гордо сверкнув расстегнутым воротом и белой нижней рубахой, мол, смотрите, мне не холодно совсем. Выставил напоказ ногу в лаптях, на шерстяной носок. Он даже хрюкнул, демонстрируя свое превосходство над нами и холодом. И вдруг сжался, словно уменьшился, медленно, все время, косясь в нашу сторону, отвернулся. Подхватил вожжи и сгорбился на облучке, все время, оглядываясь на человека в шинели.

Тот остановился у входа и недовольно смотрел на ссутулившегося возницу.

— Светлана, — произнес человек в шинели. — Это как понимать? — он кивнул на возницу.

— Холод. Три дня снегопада. Полное бездорожье. Степан лучший и, наверное, единственный, кто может проехать по такому.

— Степан? — криво усмехнулся человек в шинели. — Про его качества мне известно, но разве ж я тебя не предупреждал?

— Предупреждал, — ее плечи раздраженно дернулись. — Но иногда приходится игнорировать предупреждения. К тому же разве не ты торопил?

— Я, но... — начал он, но она улыбнулась и прикоснулась к его руке.

— Мы поедем, холодно. Да и темнеть уже скоро станет. Хочешь меня отругать, приезжай ко мне. Дорогу ты знаешь. Я даже Степана прислать могу.

— Нет спасибо! — человека в шинели заметно так передернуло. — Глеб, садись внутрь. Светлана, немного инструкций.

Я залез в карету, ткнулся лбом в стекло, даже не задумываясь о том, что невежливо подглядывать. Слышно все равно ничего не было, они и так говорили в полголоса, а еще стекло мешало, и еще куча мыслей.

Я не хотел ни о чем думать. Хотелось просто сидеть и наслаждаться тишиной и свежестью вечера, радуясь, что не дышу больше сдавленным, пропитанным страхом, кровью и человеческими пороками воздухом тюрьмы.

В карете тоже пахло. Старой кожей, бархатом, женскими духами и пылью. Пылью пахло сильно, словно внутри уже лет сто не делали никакой уборки. Я даже чихнул пару раз. Но все равно запахи, царящие здесь, лучше тех, чем пахла тюрьма. Взглянув на выкрашенную в бледно-зеленый цвет тяжелую, толстую железную дверь тюрьмы, я порадовался тому, что принял предложение человека в шинели.

И не важно, куда оно меня приведет. Если есть хоть малейший шанс помочь моим родным, я должен его использовать. Сидя в каменной клетке я этого сделать, точно не мог. Так что я все сделал правильно. Я надеюсь.

Я смотрел на разговаривающую у кареты пару и думал, какие дела могут объединять таких разных людей. Он высок, статен, по осанке, по начищенным до блеска сапогам, по манере держаться, и держать руки за спиной, видно военное прошлое. Сапоги в мороз и отсутствие намека на головной убор, лишь подчеркивали это. Он суровый, жестокий и должно быть, даже временами жестокий. Он привык, чтобы ему подчинялись. Но с ней он старается быть как можно мягче. Получается у него не плохо, он постоянно сжимает одну ладонь другой, сдерживая рвущийся наружу командный тон.

Она утонченная, мягкая, нежная, хотя и хочет казаться суровой и злой. Но тонкие бархатные перчатки, короткая серая, в тон его шинели, шубка, широкая, немного не достающая до земли, юбка и торчащие из-под нее носки кожаных сапожков кричат о том, что женщине не безразличен ее собеседник. Ей для полноты образа только зонтика не хватает. Или веера, чтобы за ним прятать улыбку и скрывать взгляды.

Однако он этого не видит. А если и видит, то старается не замечать и это я бы мог понять, наверное. Скажем, если бы я был женат, то не обратил бы на Светлану внимания. Никакого! А если он не видит? Если не замечает ее к нему отношения, и он не женат, тогда он слепец, слишком сильно ценящий свою работу. И ничего кроме работы. Такой же, как мой отец.

Отец! Горло сдавило, на глазах навернулись слезы. Из-за меня. Это все из-за