Читать книгу - "Легенды о проклятых 3. Обреченные - Ульяна Соболева"

Пока у костра руки и ноги грела, внимание на пожилого воина обратила, он в руках сверток держал. Бережно так, словно в нем что-то драгоценное лежало.

Никто его не замечал в общей суматохе, а я глаз не сводила, потому что странным он мне казался: военный тулуп с нашивками иными, не цветов дома Маагара Вийяра. Не иначе как он здесь, еще до прихода отряда прятался. Не говорил ни с кем, в стену вжался и исподлобья на солдат поглядывал, а иногда шикал на них, когда громко разговаривали.

Как стемнело, все соломы натаскали со старой конюшни, вокруг костров разложили и улеглись. Разговоры стихали постепенно, а я лежала и в черный потолок смотрела. Последние дни свободы. В башне я света белого не увижу, только через оконце под потолком. Видимо, я все же задремала, утомленная долгой дорогой. Как вдруг посреди ночи меня словно подбросило на соломе — я резкий крик младенца услышала… как в моих кошмарах…и голос так на сына похож, что сердце болезненно стиснуло клещами ледяными, и на глаза слезы навернулись. Озиралась по сторонам в поисках источника звука, пока не увидела, как сверток того воина шевелится. А его самого нет на месте. И у меня внутри все оборвалось, ноги сами туда понесли, а руки к ребенку потянулись. Подняла и к груди прижала, всматриваясь в сморщенное личико…как же он на Вейлина моего похож…на секунды даже показалось, что это он и есть. Только волосики отросли уже светлые, и глаза стали большими как пуговки. Я сама не поняла, как колыбельную ему запела, укачивая и прохаживаясь между спящими воинами и рабами. Только цепь на ноге не давала далеко отойти. Звоном своим малыша будила, и я на месте стала, качая его и напевая очень тихо, поглаживая маленькие бровки и кулачки, сжатые у самого личика.

На душе вдруг светлеть стало. Словно черная пелена растворялась, и отчаяние дикое, в лед сковавшее душу и сердце, оттаивать начало. Если бы жив был мой малыш, я бы с ним никогда не рассталась… я бы к Рейну сама пошла и в ногах валялась, чтобы сына нашего признал.

— Ой ты ж. Проснулся все же.

Я резко голову вскинула и воина того самого увидела.

— Проснулся. Плакал.

— О, Иллин, а я пока молока козьего на кухне допросился…

— Сын ваш?

Воин брови седые нахмурил.

— Не сын. Валлассары семью убили в цитадели под Нахадасом, а он один в сарае лежать остался, я и подобрал. С Равена иду домой. Бумагу от самого велиара получил, что могу вернуться к жизни мирской после тяжелого ранения.

— Какой вы благородный человек. А дальше куда?

— Дальше в деревню свою пойду. С утра в дорогу отправлюсь. Чтоб до темна до первой деревни горной дойти. Домик у меня остался и хозяйство. Малыша с собой заберу. Сыном мне будет. Валанкаром его назову.

Он на цепь на ноге моей посмотрел. Но ничего не сказал и не спросил. Не думаю, что узнал. Голова моя платком покрыта всегда, волосы никто не видит.

— А тебя как зовут, доблестный воин?

— Раном меня звать, моя деса. Ран сын Молоха из Радана, что у подножия горы Рада. Горное местечко, небольшое. Еще говорят, что, если яблони дикие под Радой по весне все зацветут, лето плодородным будет. Может, слыхали?

— Нет. Не слыхала, — а сама глаз от малыша отвести не могу, и сердце так сладко сжимается, невольно запах у макушки мягкой втягиваю, и слезы по щекам катятся.

— Ты гляди, заснул, успокоился. У меня засыпает, когда вдоволь наорется. Женщину учуял. С детства уже на женской груди засыпать любит.

Я улыбнулась и пальцем по щечке провела.

— Может, поможете накормить? Я намучился за эти дни. Он, паршивец, палец мой сосет, а с бутылки никак не хочет. Я ему уже что-то в виде поила соорудил.

Я вспомнила, как Вейлина кормила, когда молоко от голода пропадало. Как Моран козье приносила, и я отпаивала его с ложечки. Вначале фыркал, плакал, а потом привык. И я его все время докармливала.

— Можно с ложки попробовать.

Накормила маленького и перепеленала, вручила старику, а малыш раскричался, и тот мне его обратно протянул.

— С характером растет. Дамский угодник. Да еще и переборчивый; у матери своей тоже кричал, а у велиарии притих.

Вскинула голову и взглядом встретилась с цепкими колючими глазами под косматыми седыми бровями. Такие глаза только у тех бывают, кто смерть не раз видел лицом к лицу. Кому она в губы своим смрадом дышала.

— Как же, чтоб я велиарию нашу не признал? Я под знаменами Аниса перед Равеном сражался. Добрый малый был, упокой Иллин его душу.

Снова на цепь посмотрел…

— Зло в этот мир пришло. Брат на брата войной. Ничего святого не осталось. Но люди остановят бесчинства рано или поздно, помяните слово мое.

Я кивнула и тихо спросила.

— Хочешь, я с ним посижу, а ты поспишь перед дорогой?

— Мне-то все равно. А вот шельмец точно вас хочет.

Улыбнулась и рядом с собой малыша положила, как с Вейлином спала когда-то в келье. Его на подушку у самого лица, чтоб дыханьем моим дышал и согревался. И впервые крепким сном заснула. Без сновидений и слез, без мыслей о завтрашнем дне… а когда глаза открыла, никого рядом не оказалось. Ни малыша, ни Рана. А я еще долго рыдала, уткнувшись лицом в то место, где сверток лежал и так сладко молоком пахло. Моран меня по голове гладила…давая выплакаться. И сама слезы украдкой вытирала.

— Не убивайтесь так, моя деса. Дадут вам боги еще ребенка. Обязательно дадут. Все хорошо будет. Вот увидите.

— Не хочу другого… я своего малыша хочу. Почему, Моран? За что? Неужели я такой жуткой грешницей была, что Иллин отнял у меня самое дорогое? Неужели, чтоб я прокляла и его возненавидела? Неужели за любовь кару несут…такую лютую?

— Сердце из-за вас разрывается. Нельзя так…нельзя. Вы покоя ему там не даете. Душу бередите. И вам самой он мерещится везде.

Я беззвучно рыдала, спрятав голову у нее на коленях, пока стража Маагара не пришла, и не увели меня в саму башню. Велиарий Маагар дас Вийяр велел пленную привести.

* * *

— Да, в Тианскую башню отец велел отправить тебя. Пока война не закончится. И это лучшее, что с тобой может произойти. И мне не о чем со шлюхой болтать. Шлюх либо трахать, либо на плаху.

Я отрицательно качала головой, глядя на брата, на то, как он наливает в кубок дамас и поглаживает длинными пальцами свою собаку между ушей. Когда-то отец нам трех щенков привез. Псина Маагара загрыз своих брата и сестру и остался один. Весь в своего хозяина. И внутри ярость поднимается черная-пречерная, как тот пепел, что на сердце осел. Не брат он мне и не был им никогда. И кровь в нас разная течет.

— Так зачем позвал? Да и что толку трахать, если пустояйцевый велиарий у нас, — ухмыльнулась и дамас с горлышка хлебнула, вытирая рот тыльной стороной ладони, — трусливый шакал ты, Маагар. О чести тут говоришь и достоинстве, утерянном мною. Что ж ты храм оставил и людей? Что ж ты бой валлассарскому ублюдку не дал? А ноги уносил оттуда так, что пятки сверкали? Отцу, небось, донесешь, что валлассар тысячным войском напал?